Той, что шла впереди, повезло, а вторую Анджела поймала за локоть.

– Подождите! Извините, я хотела спросить…

Женщина повернулась с приветливой улыбкой, еще не понимая, что для нее дела обстоят скверно, очень скверно, хуже некуда. Свободной рукой Анджела схватилась за ручку двери, закрыла, снова открыла и ввалилась обратно – только не в туалет, а в Комнаты, утаскивая с собой вскрикнувшую сотрудницу Дворца Игр.

Нужную информацию она получила за пять минут. Даже быстрее бы управилась, если бы эта истеричная дура не разрыдалась.

Во Дворце дежурят космополовцы в штатском, весь персонал проинструктировали: если кто-нибудь начнет спрашивать насчет черного льда – немедленно сообщить им, сохраняя самообладание и не вызывая подозрений у собеседника. Сказали, что ловят особо опасную убийцу-психопатку, ту самую, из Новогодней Службы. Нет, никакого аттракциона с черным льдом не существует. Во всяком случае, она ничего об этом не слышала.

На нее противно было смотреть: тушь размазалась, мокрое лицо распухло от слез, перекошенные губы дрожат. И разговор ее с товаркой в туалете Римме-Анджеле не понравился. С детства презирала таких теток – жалких, ограниченных, трусливых, не понимающих ничего, что выходит за рамки мелкой бытовой суеты. Расходный материал. Она и поступила с пленницей, как с расходным материалом: прирезала и выбросила на улицу.

Пусть кто-нибудь попробует заявить, что она не права! Анджела всего-навсего смахнула чужую пешку с шахматной доски. Кому она была нужна, эта пешка?

Есть вопросы поважнее. Черный лед – ловушка, вот и все, что о нем известно. Что это за жуть такая, откуда оно взялось?

Наконец образовался более-менее стройный план дальнейших действий. Уж в этот раз она не проштрафится… Кречет, Заноза и Синяя Звезда еще узнают, что они со своим космополовским гонором в подметки не годятся оперативникам, взращенным Маршалом.

Выяснить отношения с Лейлой. Идея правильная, но как это сделать, если она все время занята?

Для Генри у нее времени сколько угодно. Для Марсии тоже, впрочем, это еще можно понять, ребенок и все такое, женский инстинкт. А вот то, что в Новогодний городок она взяла с собой Бланку, а не Мориса, уже попросту нечестно.

С Генри они часами сидят вместе за компом, да еще в одном кресле, как будто в этих апартаментах мебели раз, два и обчелся! Морис отказывался это понимать.

Так и сказал, когда удалось, улучив момент, переговорить наедине в коридоре.

– Что ты отказываешься понимать? – Лейла повторила его слова с такой интонацией, что они вдруг показались Морису лишенными смысла. – И почему отказываешься? Изъясняйся, пожалуйста, подоходчивее.

– То есть, я хочу узнать, кого ты любишь на самом деле, меня или Генри? – Он начал смущаться и запинаться. – То есть кто для тебя единственный, кого ты любишь по-настоящему?

Кажется, все-таки сформулировал, что хотел. На «ты» они перешли еще вчера, в первый раз у Мориса это случайно сорвалось, однако Лейла его не одернула, и он не стал отступать с захваченной позиции.

– Начинается!.. – Она закатила глаза к отполированному до золотистого блеска деревянному потолку. – Успокойся, никого. Был один, кого я любила, но он погиб, еще когда я была глупой девчонкой. Недоумки военные его убили. Они чуть не целой армией охотились на террориста, а он эту матерую гадину прикончил один на один – за мгновение до того, как эти придурки нанесли свой коронный удар по местности, в котором уже не было необходимости. Считается, что уничтожение психопата Маршала – их заслуга, но поблизости, в подземном бункере, находился свидетель, который не мог ошибиться и не стал бы врать, он рассказал, как было на самом деле. Меня иногда спрашивают, за что я не люблю чиновничье и военное дурачье. Да вот за это самое!

– Ты что… Извини… – пробормотал Морис, обескураженный этой внезапной вспышкой.

– Ты напрасно донимаешь меня такими вопросами: любишь – не любишь. Мне его до сих пор не хватает. Пусть он был плохим, аморальным и все такое прочее, но то, что он сделал для меня, невозможно ни оценить, ни оплатить. Поэтому я сама по себе, понял?

– Да-да, понимаю, – машинально подтвердил Морис.

В горле щипало.

– А хочешь знать, почему никто другой мне его не заменит? Потому что его привлекла во мне вовсе не красота, хотя он был буквально помешан на красоте. Ему понравилась я сама! «Огонь, мерцающий в сосуде» – как было сказано в стихотворении одного древнего земного поэта, которое я в детстве наизусть выучила. Морис, ты бы видел… Огонь этот пылал в разбитом, покалеченном сосуде, который невозможно было склеить и привести в порядок, ты бы поскорее отвернулся и прошел мимо. А он не прошел. Он решил, что это красивый огонь и надо ему помочь.

Лейла начала говорить совсем уж непонятные вещи – словно цветные пятна плавают в полумраке, но ведь не обязательно вникать в смысл того, что говорит такая потрясающая девушка, достаточно просто на нее смотреть.

Длинное, до пола, синее кимоно с темно-красными хризантемами оттеняет мерцающую белизну кожи, такую же драгоценную, как усыпанная сапфирами звезда в ложбинке между ключицами.

Морис кое-как изложил это вслух, он думал, ей понравится, однако Лейла в ответ спокойно сказала:

– Я знаю, что я красивая. Я очень красивая, таких, как я, мало. Но – ты, извини, путаешься у меня под ногами. Я прилетела на Парк развлекаться, а мне подбросили работу, от которой нельзя отказываться. Моя весьма прозаическая задача заключается в том, чтобы выселить из Комнат Анджелу, пока она не успела еще больше накуролесить. И мне бы не хотелось расписываться в своем бессилии. Во-первых, удар по самолюбию и престижу, сам понимаешь… Надеюсь, ты это понимаешь?

Морис потерянно кивнул. Зачем ей какой-то престиж, если она и без него потрясающая?

– Во-вторых, нельзя разочаровывать Космопол. Мало ли, что и где я могу натворить, и дальше все будет зависеть от простой арифметики: если пользы от меня больше, чем вреда, мне это сойдет с рук, а если нет – то, естественно, нет. Надеюсь, тоже понятно?

Морис снова кивнул и робко предложил:

– Выходи за меня замуж. Тогда ничего не натворишь, будем себе потихоньку жить…

Выразительно вздохнув, Лейла тем же тоном продолжила:

– В-третьих, мне очень хочется, чтобы Генри дописал и опубликовал свою книгу, а если я избавлю «Иллюзориум» от этой головной боли, ему позволят взять интервью у Саймона Клисса – это последнее, чего ему не хватает для завершения работы. В-четвертых, мне заплатят. Не скажу, что я сильно в этом нуждаюсь, мой погибший друг оставил мне целое состояние, и живу я, как видишь, без материальных затруднений. Но если я работаю за деньги, я выполняю работу безупречно. Принцип. Хотя бы это можешь понять?

Он кивнул несколько раз, испытывая экстатическое, до слез, умиление: у такого волшебно красивого создания еще и какие-то принципы есть!