— Есть, конечно!

— Какая?

— А вот давай у нашего чумазого лазутчика спросим, это он мне про вшей рассказал… Дрок! — позвал Фома сидящего у костра курьера. — А какая примета, чтобы на ноги встать?

Дрок глубоко задумался, помешал в костре палкой, потом поведал:

— Надо, сэр Томас, услышать пение первого дракона, все как рукой…

— Слышал? — засмеялся Фома. — На все про все одна примета. Удобно!.. Он мне вчера рассказал всю народную примету Кароссы. Вот догадайся, что надо сделать, чтобы разбогатеть?..

Доктор невольно засмеялся.

— Неправильно! — сказал Фома. — Я тоже не догадался. Надо услышать пение последнего дракона.

— Как же ты определишь, что он последний?

— Вот потому-то богатых мало, а бедных много. Дрок сказал, — подражая Дроку, глубокомысленно заключил Фома. — Есть в этом что-то…

Доктор невольно рассмеялся. Вот в чем дело, в драконах! А они-то, простодушные, кармы взвешивают, число воплощений считают, причинно-следственную изучают… воспитание, образование…

— Да, а ничего считать не надо. Вот так он вылечил все свои тридцать три болезни и несчастья. Здорово, да? Хотя по нему не скажешь.

— Значит, услышишь пение и будешь ходить?

— Буду!

Доктор с сомнением посмотрел на Фому:

— Под себя.

— Ну под себя-то уж точно схожу. Я ж их никогда не слышал. Страшно! Говорят, эта штука посильнее “Фауста” патрона Гете будет!

Доктор махнул рукой.

— Ну ладно, хочешь ждать дракона, жди. Но вот это что такое у тебя?.. — Он снова ткнул Фому под левую ключицу.

Фома лениво скосил глаз. На том месте, где раньше сияли ожоги от посещений Говорящего, цвела теперь небольшая, но очень симпатичная розочка, причем, как живая, она словно распускалась навстречу встающему солнцу.

— Мне кажется или она правда шевелится? — спросил Фома. — Как бы…

— Не как бы! — отрезал Доктор. — Голограмма. Может био, может, наоборот…

Он с досадой выплюнул травинку изо рта.

— Лезешь, черт знает куда!

— Что значит, наоборот?

— А то и значит — некропоцелуй. Вспомни, где ты был!

— Да ладно, Док, всего предусмотреть нельзя. Зато теперь я всегда с цветами. Только рубашку растегнуть. Галантный кавалер буду.

— Блин, Фома, ты как улица с односторонним движением, все время туда!

— А куда еще, Док? Интересно, как это у тебя происходит, если у вас, оборотней, все время не туда? Мечтаю с тобой об этом поговорить. Ты-то куда?..

Фома не оставлял надежды узнать способ, если не размножения Докторов, то, хотя бы, деления. И как Доктор сбрасывает напряжение притяжения к дамам. Может, он их бьет?..

— Ты мне лучше скажи, что Сати?

— Почти не изменился.

— Да? Для Сати это много, — покачал головой Доктор. — Ну и что он тебе сказал?

— Признался в любви. Я сказал, что подумаю. Кстати, что за «волну» ты там поднял или организовал, я не понял, то ли клад ищете, то ли завещание Ману?

Теперь уже Доктор отмахнулся от него, ничего он не поднимал, одни разговоры!..

— Значит, они тоже надеются, что тебя вынесет нелегкая? Не узнаю Совет Координации.

Фома засмеялся:

— Я все время думаю: не с обеих ли ты сторон, Док? На ходу подметки рвешь. Скажи мне: гений и злодейство совместимы?

— Смотря какая пропорция, — ухмыльнулся Доктор.

— Э, э! Если допустить, что возможна пропорция, то возможна любая пропорция! Ты что?! — возмущенно запротестовал Фома.

— А ничего! Ты уже давно прыгаешь вокруг меня со странными вопросами. Хочешь спросить, спроси!

— Док, главное, чтобы никто ничего не заподозрил! Пусть думают, что мы друзья…

После завтрака, к которому Фома был, на удивление, не расположен, он снова пытал Доктора на предмет Апокрифа: мол, зачем?.

— Не дают покоя лавры Моисея? Подумай о таких, как Сорби, они хватаются за любую фигню лишь бы оправдать свое регламентированное существование. Представляешь, какой парадокс: оправдать регламентированное существование может только что-то очень нерегламентированное, вера, например! Вера столоначальника в чудо столоверчения! И в справедливость… по отношению к себе.

Никакого парадокса, не согласился Доктор, только так и существует система, любая; ее оправдание только вне ее самой. Поиск Апокрифа нужен для восстановления равновесия, всеобщего равновесия. Идет борьба света и тьмы, условно, конечно. Ассоциация и Томбр, Ундзор и Ушур, Лилгва и Пушта. Так вот не надо борьбы, надо равновесие! Доктор был уверен, что в Большом Каноне, куда входит и Апокриф, сказано то же самое…

— Самое интересное, Док, — заметил Фома, выслушав его. — Что мы-то, Ассоциация, совсем не свет, мы тоже тьма, почти такая же тьмутараканская, как и Дно. Мы тоже только пробиваемся к свету…

— Правильно! — согласился Доктор. — Так с кем же мы боремся? Сами с собой? Наверняка в Апокрифе сказано об этом…

— Ну и что?.. — Фома устало прикрыл глаза.

С некоторых пор эта вселенская канитель мало его волновала и он бы с удовольствием забыл обо всем, да вот приходится участвовать, поскольку он сам оказался заложником равновесия. Впрочем, все они с рождения заложники какой-то системы. Перед ним вдруг встали грозные видения, которые он уже испытал, когда его выворачивало.

— Док, идет война, рассуждения о высшей справедливости неуместны. Так, теория. Есть обстоятельства, судьба, в конце концов, и все мы Эдипы, убивающие своих родителей и самих себя, ради исполнения предначертанного. Одним своим появлением ты уже убиваешь своих родителей, объективно. Потому что твое рождение означает их зрелость, а за зрелостью неумолимо следует старость. И смерть. Иокаста и Лай обречены. Где твои родители?..

Фома опомнился и махнул рукой…

— Ладно, извини, не хотел. Восстановление равновесия, к сожалению тех, кто не вечен, это не всегда восстановление справедливости. Первое — дело Создателя, второе — смертных. Будучи смертным, ты не можешь принимать