Целый день, а может и два, в полном их распоряжении! Придорожный трактир гудел от множества голосов…

Их небольшая кавалькада во главе с гвардейцами Блейка двигалась по родной Иеломойщине в сторону замка. «Моего замка, хохотал он внутри себя, я — безумец!..» Мэя была рядом. Она настолько окрепла, что могла ехать верхом. Всю дорогу граф показывал ей фокусы и рассказывал забавные истории, но так и не развеселил её; в предчувствии расставания она была рассеяна и молчалива.

— Дождь, — вдруг загрустила она.

— Что это он, действительно? Сейчас уберем! — бодро сказал Фома. — Ты что хочешь, солнце?

Мэя не выдержала, улыбнулась.

— Да! — с вызовом ответила она.

Через пять минут дождь прекратился, стыдливо пустив несколько прощальных косых струй, небо стало стремительно расчищаться.

— Как это? — удивленно посмотрела на него Мэя; она переняла у него эту манеру спрашивать: как это? — Вы знали, что он сейчас закончится, граф… поэтому! — недоверчиво сияла она, осматривая посветлевшее небо.

Сизые, тяжелые тучи, только-только раскорячившиеся, чтобы разрешиться от своего бремени здесь, над ними, теперь с недовольным рокотом несостоявшейся грозы расползались в стороны и отплывали назад, откуда, собственно и пришли.

— Нет, это невозможно! — сказала Мэя. — Что вы сделали?

— Разогнал тучи! — беспечно сказал Фома. — Что-нибудь еще, мадам? Радугу, землетрясение?

— Но это же несправедливо!.. — Несмотря на это, она, наконец, рассмеялась.

— Почему же несправедливо?

— Кому-то дождя хочется, а вы солнце насильно сделали!

— Все справедливо в этом справедливейшем из миров! — не согласился Фома. — Кому нужнее, тому и дается! Чье желание сильнее, тот и торжествует!.. Пока, — добавил он с клоунской улыбкой.

— То есть, насколько в это веришь?

— Можно сказать и так. Вера — очень сильное и страшное оружие! Что может против нее устоять?

— А я так смогу? — спросила вдруг Мэя. — Ну… что-нибудь такое же сделать?..

— Это может каждый. Хочешь попробовать?.. Что?

— Гром!.. — Глаза у нее горели.

— Страшный?

— Ага!

— Ну, давай!..

Мэя зажмурилась и сжала кулачки. Фома уловил ее желание, маленькое, пугливое, называлось оно: а вдруг получится?.. Пришлось помочь… Последняя отползающая туча недовольно натужившись и расклубившись, выпустила еще одну искру, вместо молнии. Потом раздался маленький гром, как падает спичечный коробок.

— Вы слышали?.. — Мэя распахнула глаза. — У меня получилось, а я думала, что не получится!..

— Ну, сейчас! — пообещала она, и снова зажмурилась…

Фома помог еще, не вдаваясь в суть её желания, думая, что она хочет повторить гром. Тучи вдруг поползли обратно, и «взоры» их были полны гнева, грозы и мести — молниеносны. Обиделись, подумал Фома, но тут уловил смысл желания Мэи. Оно было в дожде!.. Мэя восстанавливала статус кво.

— Тогда поскакали быстрее, раз ты такая справедливая! — рассмеялся он.

Молния, огромная и разветвленная, как Амазонка, если смотреть на нее сверху, ударила рядом с ними и ужасающий раскат грома возвестил начало мщения. Пока они добрались до ближайшего трактира, гроза настигла их и изрядно наказала за баловство.

Мэя была в восторге, напрочь забыв обо всем остальном. В харчевне она, конечно, попыталась сделать всех счастливыми. Сначала в масштабах всего королевства, но не могла себе этого представить, в лицах, как она объяснила. Тогда она решила осчастливить присутствующих. Но и это почему-то не получалось. Лица выпивох не светлели, наоборот — свеклевели от выпитого.

— Почему? — огорчалась она.

— Все по тому же, для тебя это игра. Прекрати, — попросил ее Фома, подливая две капли жега ей в чай, чтобы она не простыла, после дождя. — У каждого, даже у пьяницы, свое собственное представление о счастье, а твое безалкогольное счастье для них вообще смерть.

Трактир шумел, действительно не желая быть счастливым без вина. Вино это счастье! — можно было расшифровать этот гул с отдельными вскриками и песнями. Много вина это большое человеческое счастье! А море вина это когда ничего, кроме счастья, нет!.. На приезжих никто не обращал внимания, приближающееся большое человеческое счастье билось мощными волнами об утлый пьяный корабль корчмы, главного подспорья казначейства. Мэе же хотелось счастья совсем не такого грозного. Это же так немного — счастье. Он же…

Фома себя странно чувствовал, словно кто-то другой, не он, открывал вещие уста и говорил:

— Счастье, Мэечка есть близость любовная, но не та. Соединись с богом в этом чувстве — обретешь бессмертие. Соединись с собой — всепроникнешь и не будет тайны для тебя.

— Ой, это уже опять что-то сложное! — вздохнула Мэя. — Ничего у меня не получится!

Она отрезвила его. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение: «пьяный жег!»

Мэя снова загрустила, вспомнив зачем, собственно, они едут. Вот тогда-то она и спросила:

— А кто такой Орфей?

— Самый известный в мире бард, песен которого никто не знает. А почему ты об этом спрашиваешь? Снилось?

— Да. Он все время меня спрашивает, не видела ли я там Вере…

— Эвридику?

— Да. А ты откуда знаешь? — удивилась она. — Это тоже твоя знакомая?

— Нет, Мэечка, это было бы слишком! Но я знаю, что каждая женщина — Эвридика, если ты поворачиваешься к ней, она отворачивается от тебя, — попробовал Фома отвлечь ее.

— Неправда!..

Воздух в трактире колебался, как над костром, плавился слоями, становилось слишком жарко, поскольку окна были закрыты от дождя.

— Мне интересно, что ты ему отвечаешь в своих снах?

— Не видела ли я?.. — Она посмотрела на него, словно раздумывая, говорить, не говорить?.. — Я ему говорю, что она идет.

— Мэечка, солнце мое, да это, наверное, единственное, что еще может поддержать его!

— Ты, блин, рушишь мифы! Так и смерти бояться не будут! Как попрутся сюда вытаскивать своих близких, никакого покоя не будет!