- Когда мне было шестнадцать, я бы лучше сдох, чем позволиллюбимой женщине себя унизить. Он шестнадцатилетний парень. Не делай этого сним.

- Постой, что ты сказал?

- Я сказал: «Он шестнадцатилетний парень. Не делай этого сним».

Я подошла к нему и встала так, чтобы видеть его глаза.

- Я не об этой части.

Эдуард взглянул на меня, и в его глазах стояла настоящаяболь.

- Господи, Эдуард, да в чем дело?

- Его психотерапевт говорит, что то, что это с ним произошлов момент полового созревания, сыграло свою роль.

- К чему ты ведешь?

- Это означает, что в его представлении секс неотделим отнасилия.

- Так, теперь подробней.

- За этот год у него было две подружки. Первая быласовершенством - тихая, уважительная, хорошенькая. Они очень славно смотрелисьвместе.

- И что случилось?

- Однажды вечером позвонили ее родители и спросили, что зачудовище наш сын, что причинил боль их девочке.

- Какую такую боль он ей причинил?

- Вполне ожидаемую. Она была девственницей, а прелюдия быланедостаточной.

- Бывает, - заметила я.

- Но, когда девочка сказала ему, что ей больно, он неостановился.

- Похоже на претензии недовольного покупателя, Эдвард.

- Я тоже так поначалу подумал, пока это не повторилось совторой. Эта была тертой девкой. Настолько же плохой, насколько первая былахорошей. Она спала со всеми подряд, и об этом все знали. Она бросила Питера,сказав, что он псих. Но она сама была такой, Анита. Носила кожу, шипы и пирсинг,причем не просто для показухи. И она утверждала, что Питер сделал ей больно.

- А что Питер сказал?

- Что не делал ничего, о чем та его сама не просила.

- Что бы это значило?

- Хотелось бы знать.

- Так он тебе не рассказал? - удивилась я.

- Нет, - ответил Эдуард.

- Но почему?

- Полагаю, дело в жестком сексе. Он наверняка смущается обэтом говорить, либо то, чем они занимались, настолько плохо, что он боится, какбы я не посчитал его психом. Ему не хочется, чтобы я так думал.

Не зная, что на это сказать, я благоразумно промолчала.Иногда молчание - лучшее часть диалога. А затем в голову пришла мысль, которуюстоило озвучить.

- Если тебе нравится жесткий секс, это еще не означает, чтоты псих.

Он только молча на меня уставился.

- Не означает, - повторила я, чувствуя, что начинаюкраснеть.

- Я в этом не спец, Анита. Не чувствую к этому склонности.

- Каждому свое, Эдуард.

- Тебе нравится пожестче?

- Иногда.

- У ребенка после изнасилования может наступить какая угоднопсихологическая реакция. Вот два варианта - либо они ассоциируют себя снасильником и сами становятся на этот путь, либо принимают роль жертвы. Питерне принял роль жертвы, Анита.

- О чем это ты говоришь, Эдуард?

- Пока не уверен. Но психотерапевт утверждает, что онассоциирует себя и с тем, кто его спас, то есть с тобой. У него, кроме ролинасильника или жертвы, есть еще один вариант; твой пример.

- Мой пример? И что это значит?

- Ты спасла его, Анита. Ты сняла с него веревки и повязку. Унего только что был первый в жизни секс, и первой, кого он после этого увидел,была ты.

- Его изнасиловали.

- Это все равно секс. Всем нравится делать вид, что это нетак, но тем не менее. Дело здесь может быть в доминации и боли, но сексостается сексом. Хотел бы я сделать так, чтобы этого никогда с ним непроисходило, только это невозможно. И Донне это не по силам. И психотерапевту.И самому Питеру.

Глаза начало жечь. Черт подери, я не зарыдаю. Но передглазами стоял четырнадцатилетний мальчик, на изнасилование которого менязаставили смотреть через камеру. Они хотели заставить меня делать так, как онискажут. Сделали это для того, чтобы показать, что если у меня не получится, тострадать за это придется не мне. Я подвела Питера. Я спасла его, но немногоопоздала. Я вытащила его, но уже после произошедшего.

- Я не в состоянии спасти его, Анита.

- Мы уже спасли его, насколько это было возможно, Эдуард.

- Нет, это ты его спасла.

Тут я поняла, что в этом Эдуард тоже склонен винить себя.Тогда мы оба подвели Питера.

- Ты в это время спасал Бекку.

- Да, но то, что вытворяла с Питером та сучка, никуда неделось. Оно осталось в нем, в его глазах. И я не могу этого исправить. - РукиЭдуарда сжались в кулаки. - Не могу исправить.

Я успокаивающе дотронулась до его руки. Он дернулся, но всеже руку не убрал.

- Такое невозможно исправить, Эдуард, разве что впостановочных телешоу. В реальной жизни этого не исправляют. Можно облегчитьболь, исцелить раны, но это все равно никуда не денется. Реальная жизнь вообщетак просто не налаживается.

- Я его отец, по крайней мере, какой есть. Если не я, то ктоему поможет?

- Никто, - сказала я и покачала головой. - Иногда простосмиряешься с потерей и двигаешься дальше. Питеру достались шрамы, но он несломан до полной потери возможности восстановиться. Я говорила с ним по телефону,смотрела ему в глаза. Я вижу, что он становится личностью, личностью сильной, ихорошей.

- Хорошей, - горько засмеялся Эдуард. - Я могу обучить еголишь тому, что умею, а я далеко не хороший.

- Тогда, благородной.

Он задумался на мгновение, потом кивнул.

- Благородной. Я, пожалуй, не возражаю.

- Сила и благородство - не лучшее наследство, Эдуард.

- Наследство? - поднял на меня взгляд он.

- Ага.

- Мне не стоило привозить Питера.

- Да, не стоило.

- Его умения недостаточны для этой работенки.

- Нет, - подтвердила я. - Недостаточны.

- Ты не сможешь отослать его домой, Анита.

- Так ты все же предпочтешь увидеть его мертвым, чемуниженным?

- Если ты его унизишь, его это уничтожит. Уничтожит ту частьего, что хочет помогать людям, а не причинять им боль. И если это случится, тобоюсь, что останется только проходящий обучение хищник.

- И почему у меня такое чувство, что ты что-тонедоговариваешь?