В нашем разговоре возникла небольшая пауза. Наполеон сделал несколько шагов по комнате, потом бросил на меня взгляд и выразительным тоном сказал: «Никто, кроме меня самого, не наносил мне вреда; я был, можно сказать, сам себе врагом: мои собственные планы, эта экспедиция в Москву и та катастрофа, которая случилась там, были причиной моего падения. Однако я могу сказать, что те, кто не противостояли мне, не противоречили мне, кто с готовностью во всём соглашались со мной, полностью поддерживали моё мнение и создавали мне во всём благоприятные условия, и были моими злейшими врагами; потому что они поощряли меня заходить слишком далеко. Они были для меня бо́льшими врагами, чем те, кто плёл интриги, потому что последние не притупляли мою бдительность, а заставляли меня быть более осторожным. Я добился того, чтобы Штейна отправили прочь от королевского двора Пруссии. Однако ситуация для меня сложилась бы более благоприятно, если бы пруссаки следовали его планам, так как Пруссия была бы разгромлена раньше и я бы уничтожил её вот так (он поднял кулак и стукнул им об стол, словно пришлёпнув нагар горевшей свечи).

Я мог бы, — продолжал он, — сбросить с трона короля Пруссии или императора Австрии, использовав для этого самый пустяковый предлог, с такой же легкостью, с какой я делаю это, — тут он резко вытянул ногу, словно давая кому-то пинка. Я был тогда слишком могуществен для любого человека, кроме себя самого, и потому только я сам мог нанести себе вред».

Я спросил Наполеона, заявлял ли он когда-либо следующее о качестве характера Меттерниха: «Одна или две лжи иногда бывают необходимы, но Меттерних весь создан изо лжи. От него ничего не услышишь, кроме лжи, лжи и ещё раз лжи!» Наполеон рассмеялся и сказал: «Это правда. Всё его существо состоит только изо лжи и интриг». Я спросил: а разве Меттерних не обладал способностями? «Никакими, — ответил Наполеон, — суммируя его характер, можно сказать, что он был только интриганом и лжецом.

Лорд Уитворт, — продолжал Наполеон, — после той знаменитой беседы со мной, во время которой я ни в коей мере не проявлял несдержанность, сказал, покидая комнату, что он был очень удовлетворен нашей встречей и очень доволен тем, как я любезно принял его, и высказал надежду, что всё будет очень хорошо. Об этом он поделился с некоторыми послами других держав. Через несколько дней после этого, когда появились английские газеты с его отчётом об этой встрече, проведённой мною якобы в состоянии сильнейшего гнева, этот отчет вызвал у всех немалое удивление; особенно у тех послов, которые, встретившись вновь с лордом Уитвортом, выразили ему свой протест, заявив: «Милорд, каким образом этот отчёт может считаться правильным. Вы же помните, что вы довели до нашего сведения, что были очень рады встрече и удовлетворены оказанным вам приёмом». Лорд Уитворт, не зная, что ответить, наконец, вымолвил: «Но этот отчёт также правилен».

Ваши министры никогда не публикуют правдивые факты, — продолжал Наполеон, — если бы этот губернатор не посылал никаких других отчётов о сражениях и других событиях, кроме тех, которые публикуются в газетах, то он бы считался предателем своей страны; так как почти все они лживы, подобно тем отчётам, которые составляются вашими политическими миссиями. Лживый отчёт направляется для того, чтобы представить его широкой публике, а затем сдать в архив; но секретный отчёт, содержащий правду и составленный для ваших министров, чтобы они действовали соответствующим образом, никогда не должен появляться на свет. Таким образом ваши министры, в случае запроса, сделанного парламентом, получают в своё распоряжение кипу документов из архива, готовых для того, чтобы представить их для рассмотрения и инспекции; из этого источника делаются выводы и принимаются решения. В этом случае, хотя содержание документов далеко от правды, министров нельзя обвинить в том, что они навязывают парламенту лживые утверждения, поскольку эти утверждения основываются на документах, официально переданных им из архива, и широкая публика и парламент получают полное удовлетворение. Составляются соответствующие справки, и всё выглядит убедительным, тем не менее основа всего является лживой. Вследствие того, что я так долго противостоял вашим министрам, никто так хорошо не знает их, как я. Ваша система представляет собой комбинацию лжи и правды. Ни в одном другом кабинете министров во всём мире так активно не практикуется макиавеллизм; и это потому, что вам приходится так много чего защищать, так много важных вопросов приходится оспаривать с остальной Европой, а также ещё потому, что вы обязаны давать объяснения собственной стране».

Я упомянул Наполеону о том, что в одной из газет утверждалось, что он однажды послал корабельного плотника в Алжир или в Тунис, чтобы обучать пиратов строить корабли. Наполеон ответил: «Никогда. Возможно, что они могли заполучить корабельного мастера, но без моего согласия. Они могли достать такого специалиста в Марселе. В Константинополе, когда турки воевали с Францией, проживал некто Ле Муса, специалист по строительству кораблей. Вместо того, чтобы оказывать помощь пиратам, я предложил Англии искоренить их или, по крайней мере, обязать их жить, как живут все честные люди. Но с моим предложением ваши министры не согласились. Сильнее, чем я, никто так не презирал этих мерзавцев, этих пиратов, с которыми я обращался хуже, чем с собаками. Проводимая английскими министрами политика не предусматривала уничтожение этих варваров, в противном же случае они давно бы это сделали. Из-за того, что вы, англичане, позволили этим мерзавцам существовать и грабить, вы присвоили себе большую часть торговли Средиземного моря; поскольку Швеция, Дания, Португалия и другие страны опасались направлять туда свои корабли; и, соответственно, во время войны вы почти целиком завладели торговлей Средиземного моря. Стремление снискать расположение итальянцев к себе и одновременно отдалить их от меня и стало причиной той вашей военно-морской экспедиции в Алжир. Ибо я предоставил всем итальянским государствам право вывесить на своих кораблях французский флаг и заставил пиратских варваров уважать его; но с тех пор, как Бурбоны оседлали французский трон, эта практика прекратилась. Итальянцы были этим крайне недовольны и не стеснялись высказываться во всеуслышание, что во времена правления Наполеона они, по крайней мере, были свободны от нападений и пиратства корсаров. Та ваша военно-морская экспедиция в Алжир не заслуживает одобрения, если не считать проявленные адмиралом и его подчинёнными большое мужество и мореходное искусство. Что же касается переговоров с пиратами, то лорд Эксмут их провалил, так как ему следовало пресечь пиратство, добиться сдачи пиратского флота и обязательств со стороны корсаров более не строить военных кораблей (если только Великий Синьор не затеет войну против какой-нибудь европейской державы).

Вы говорите, что было договорено, что взятые в плен корсарами будут считаться только пленниками, а не рабами. Я очень опасаюсь, что если те варвары увидят разницу между пленником и рабом, то участь пленника будет незавидной. Ибо те мерзавцы всегда были заинтересованы сохранить жизнь своих рабов, чтобы получить за них выкуп; тогда как в отношении пленников подобных надежд у них не будет; и поэтому, дав волю своей природной жестокости и смертельной ненависти к христианам, они, по всей вероятности, будут пленников увечить и подвергать жестокой смерти. Я думаю, что ваши министры дали указание лорду Эксмуту не добиваться полного запрещения пиратства, но всего лишь несколько обуздать его, в определённой степени наказать алжирцев, добиться, чтобы они уважали ваш флаг, и вернуть расположение к вам итальянских и других государств Средиземного моря, которое вы потеряли в результате того, что так подло отдали их в руки их угнетателей. Ибо, если бы пираты были полностью ликвидированы, то все страны могли бы безопасно вести торговлю во всём бассейне Средиземного моря, что шло вразрез с вашими идеями овладеть основной долей торговли в этом море. Ваши министры не хотели, чтобы корсары были уничтожены. Вы говорите, что экспедиция лорда Эксмута прославила ваших моряков. Конечно, это была весьма доблестная операция; но вашим морякам недостает случая доблестно проявить себя в новой операции. С моей точки зрения, это была очень неразумная экспедиция. Вы подвергались риску быть разбитыми варварами и потерять два или три корабля. Даже одержав победу, вы признаете, что потеряли тысячу убитых и раненых моряков и что пять или шесть ваших кораблей получили серьёзные повреждения. Но это тот случай, когда жизни тысячи мужественных английских моряков представляют большую ценность и большее значение, чем все пиратские государства вместе взятые.