Когда я находился в состоянии войны с Россией, — заявил Наполеон, — у меня было намерение нанести ущерб русским в их торговле с Китаем, побудив короля Персии начать войну с русскими, что мне и удалось сделать. Я надеялся вызвать отвлекающие удары с помощью татарских орд под руководством персидского правительства».

Затем я спросил Наполеона, действительно ли Талейран предлагал ему добиваться ликвидации всех Бурбонов и даже готов был предоставить свои услуги для выполнения этой цели? Наполеон ответил: «Да, это правда. Талейран предлагал это и был готов предоставить свои услуги, чтобы осуществить убийство всех Бурбонов». На мой вопрос, требовалось ли для этого сто тысяч франков, император ответил: «Гораздо больше; если мне не изменяет память, то за каждого Бурбона просили миллион франков. Но я всегда отказывался дать на это моё согласие. На это требовалось только моё согласие».

16 апреля. Наполеон сообщил мне, что в настоящее время он занят тем, что пишет материалы, военные и другие, о семилетней войне Фридриха Великого, которые, когда работа будет закончена, составят два или три тома.

В ходе нашего разговора он упомянул генерала Лаллеманда, о характере которого отозвался самым положительным образом. «Лаллеманд, — сказал он, — которого вы видели на борту «Беллерофона», привлекался мною в Акре в качестве посредника в переговорах с Сиднеем Смитом. В течение этих переговоров он проявил значительные способности и такт. После моего возвращения с Эльбы, он, как и Лабедуайер, встал на мою сторону в минуту величайшей опасности и воодушевил войска своей дивизии провести оперативный маневр первостепенной важности, который бы увенчался успехом, если бы не медлительность и нерешительность Даву и некоторых других генералов, согласившихся присоединиться к нему. Лаллеманд обладает большой решительностью, способен провести острые оперативные манёвры. Мало найдётся таких, как он, готовых осуществить рискованное мероприятие. В его душе горит священный огонь. Он командовал стрелками прикрытия в сражении при Ватерлоо и изрядно поколотил ряд ваших батальонов».

Наполеон характеризовал маршала Виктора как «дурака, не имевшего ни способностей, ни головы». Сульт — «отличный военный министр, очень хороший организатор в подготовке оперативных планов, но когда дело доходит до их исполнения, то тогда он уже не так хорош. После разгрома турок под Абукиром, — добавил Наполеон, — Сидней Смит направил своего секретаря в Александрию для ведения переговоров о перемирии. Парламентёр прибыл на борту одного из британских военных кораблей с письмами, адресованными мне. Сидней Смит также с ним направил мне несколько английских газет, содержание которых побудило меня принять решение вернуться во Францию».

21 апреля. В течение нескольких дней Наполеон пребывал в отличном настроении. В субботу, 19 апреля, капитаны кораблей Восточно-Индийской компании нанесли визит графу и графине Бертран. Затем они, а именно, капитаны Иннз, Кэмпбелл, также г-н Уэбб, встали позади дома таким образом, чтобы наверняка увидеть Наполеона, возвращавшегося от Бертранов, которых он посетил примерно в четыре часа дня. Наполеон, заметивший англичан, кивком головы подозвал их к себе и почти час разговаривал с ними, задав им много вопросов об Индии, о Восточно-Индийской компании, о лорде Мойра, об их личных доходах и т. д. Коммодору прибывших кораблей, выглядевшему очень моложаво, Наполеон в шуточной манере заметил, что тот почти ребёнок и ему, должно быть, стыдно командовать капитанами, которые намного старше его.

Я спросил императора, действительно ли он в сражении при Лоди или при Арколе схватил в руки знамя и ринулся в гущу вражеских войск. Наполеон ответил, что «в сражении при Арколе, но не при Лоди. Под Арколой я получил лёгкое ранение; но в сражении при Лоди подобного случая не было. А почему вы спрашиваете об этом? Вы считаете меня трусом?» и, сказав это, он засмеялся. Я взял на себя смелость заверить его в том, что глубоко убеждён в обратном, ибо об этом слишком хорошо известно, чтобы подвергать это сомнению; и что я задал ему этот вопрос лишь для того, чтобы не было расхождения во мнениях, возникших у нас, англичан, живущих на острове и не имеющих возможности достать какие-нибудь книги, которые бы дали нам удовлетворительный ответ на вопрос: при каком именно сражении произошёл упомянутый случай. Этот спор между нами, англичанами, как раз и подвигнул меня на то, чтобы я посмел задать ему подобный вопрос. «Такие вещи, — заявил Наполеон, улыбаясь, — не стоят того, чтобы упоминать о них».

Долго беседовал с Наполеоном о медицинских проблемах. Как оказалось, он придерживался той идеи, что в случаях, целиком относившихся к сфере деятельности врача, пациент имеет равные шансы отправиться на тот свет или в результате ошибочного диагноза, поставленного врачом, или в результате применения лекарства, воздействовавшего на пациента совсем не так, как ожидалось, и поэтому Наполеон в этих случаях полностью полагался на силы природы. Что же касалось хирургии, то Наполеон выступал в поддержку совершенно иной точки зрения, признавая большую полезность этой области медицинской науки. Я пытался убедить его в том, что в ряде заболеваний природа проявляет себя плохим целителем, и упомянул в качестве доказательства моей аргументации примеры заболеваний, протекавшие на его глазах и случившиеся с графиней Монтолон, генералом Гурго, Тристаном и другими. В их случаях, если бы они положились только на силы природы, то отправились бы в другой мир.

Я обратил внимание Наполеона на то, что в своей практике мы всегда преследуем определённую цель и никогда не прописываем больному лекарства без предварительного тщательного выяснения того, какие результаты мы можем ожидать после их применения. Однако Наполеон к моей аргументации отнёсся скептически: он был склонен считать, что если бы упомянутые лица не принимали никаких лекарственных средств и поддерживали бы строгое воздержание от всего, за исключением большого количества разжижающих снадобий, то они бы выздоровели с таким же успехом. Тем не менее, выслушав до конца все мои аргументы, он заявил: «Ну что ж, возможно, если меня когда-нибудь поразит серьёзная болезнь, я, может быть, изменю свою точку зрения, стану принимать все ваши лекарства и буду делать всё в соответствии с вашими рекомендациями. Хотелось бы мне знать, каким я буду тогда пациентом: буду ли я послушным или, наоборот, останусь при своем мнении».

В ответ на его заявление я привёл в качестве довода пример с воспалением лёгких, спросив его, считает ли он, что природа, предоставленная самой себе, будет в состоянии эффективно вылечить это заболевание. Мой вопрос, казалось, поначалу застал его врасплох, но затем он в свою очередь спросил меня о лечебных средствах, применяемых против этого заболевания. И когда я объяснил, что в этом случае в качестве последней надежды используется кровопускание, то он заявил, что «эта болезнь принадлежит не врачу, а хирургу, потому что он излечивает её с помощью ланцета». Тогда я привёл в качестве примера дизентерию и перемежающуюся лихорадку. «Те лекарства, которые дают для лечения перемежающейся лихорадки, — заявил Наполеон, — часто вызывают худшие заболевания, чем та болезнь, которую излечивают врачи. Теперь представьте себе, что один из самых опытных и квалифицированных врачей ежедневно наносит визиты сорока пациентам; но и он, из-за того, что ставит неправильный диагноз, отправляет ежемесячно на тот свет одного или двух своих больных, в провинциальных городах так называемые врачи, а попросту говоря шарлатаны, убивают половину больных из тех, кто попадает к ним в руки.