что сопровождали его всю его юность, да и в относительно зрелые годы все еще оставались его спутниками. После женитьбы он определенно продолжал встречать их, и так продолжалось еще какое-то время; но потом они начали забираться к нему в спальню, и он гонял их, кидаясь в них обувью и подсвечниками, к немалому удивлению супруги. Может быть, тогда они обиделись и перестали ему открывать свое присутствие. Но даже когда он их не видел, он все равно помнил об их существовании. Они постоянно находились рядом, просто прятались. Он угадывал их рожицы в кочанах капусты на рынке, замечал их в складках одежды, среди густой листвы. Но на самом деле это была лишь игра воображения.

Он скучал по тем временам, когда вокруг него выплясывали все эти птицы, рыбы, ягоды, нанизанные на флейты человечки, обмотанные вокруг струн несчастные создания, живые задницы и непристойные песни с лягушачьими головами.

И вот мастер Иеронимус взял лист и, переложив кусочек угля в левую руку, как нередко делал в юности, прочертил несколько уверенных линий.

На полке, где были аккуратно расставлены краски и лежали листы для набросков, вдруг прошуршало, как будто пробежала мышь. Мастер Иеронимус даже глаз не поднял, боясь спугнуть это существо, хотя по опыту прежних лет знал: существа эти довольно нахальные, и проблема, скорее, не в том, чтобы их не спугнуть, а в том, чтобы от них отделаться.

Прошуршало опять, потом что-то упало с полки. Иеронимус продолжил работу, не обращая внимания на эти звуки. Он нарисовал ухо, потом дерево, потом еще одно ухо, растущее из дерева. И тут кто-то ущипнул его за руку.

– Вы же видите меня, – пропищал голосок.

Иеронимус провел еще несколько линий. Дерево на его рисунке – изогнутое, с морщинистой корой – страдало почти как человек. И страдание это причиняло ему растущее из его ствола ухо, в чем не было никаких сомнений.

– Вы же слышите меня, – сказал человечек, распластавшись на листе так, чтобы закрыть собой только что нарисованное дерево.

Иеронимус провел угольную черту прямо через его тельце.

Человечек задергал ножками и заплакал так громко, что у Иеронимуса зазвенело в ушах.

– Ай, ай, ай! Зачем вы мне больно делаете?

– А ты разве не ущипнул меня больно? – возразил мастер Иеронимус, наклоняя над ним лицо. – Разве ты не верещишь тут, как будто тебя зарезали? Кто ты такой?

– Меня звать Йоссе ван Уккле, и я философ, – представился человечек, силясь подняться хотя бы на четвереньки. Его ладошки и колени были испачканы углем. – Я основатель братства Арифметиков и некогда был хорош собой, высок ростом и непревзойденно умен.

Помолчав, мастер Иеронимус проговорил:

– Сдается мне, я даже помню тебя.

– Ну еще бы вы меня не помнили, мастер! – обрадовался маленький Йоссе и запрыгал, топча нарисованное дерево, а заодно оттаптываясь и на нарисованном ухе. Ухо морщилось и пыталось отползти, но твердые пятки философа так и молотили по нему. – А уж я-то как вас помню, мастер Иеронимус! А каноника из Бреды помните? Ханс ван дер Лаан, святой души человек, алхимик. Он еще заказывал посуду у нашего Стааса, да упокоит Господь его душу, а также душу его супруги, и душу его бывшего хозяина, стекольщика. Ой нет, стеклодува. Мастера-стеклодува. Ему еще моя жаба, благочестивая Фромма, не нравилась, а ведь она стала герцогиней Клевской.

– Помолчи, – сказал мастер Иеронимус. – От твоего звона не продохнуть.

– Ладно, – покорно согласился философ и уселся, обхватив колени руками.

– Давно ли ты здесь? – спросил Иеронимус.

Йоссе не ответил.

Иеронимус потрогал его пальцем за плечо:

– Можешь говорить. Отвечай, когда спрашивают.

– А вы точно на меня ругаться не будете, мастер Иеронимус? Вы теперь такой важный, а я теперь такой маленький.

– Отвечай уже.

– Я не знаю, давно ли я здесь, – сказал Йоссе. – Время вообще не имеет значения. Этому учит философия нарисованных человечков. – Последние слова он произнес обиженным тоном, но Иеронимус решил не обращать на это внимания.

– Для кого как, – возразил мастер Иеронимус. – Для обычных людей время очень даже имеет значение, ведь оно и было сотворено для того, чтобы человек рождался, набирался мудрости и умирал.

– Ваша правда, мой господин. Вот что значит иметь деньги на большую ученость. Но я и без всякой учености вижу, что вы, к примеру, сделались совсем старым, а раньше были совсем молодым. А я вот не постарел, но сделался совсем крохоткой, ибо судьба моя хоть и не зависит от течения времени, но полна несчастливых событий.

– Такова уж участь философов, у которых нет достаточных средств, чтобы предаваться философии, – заметил мастер Иеронимус. – Быть философом без денег – значит жить не по средствам.

– Вам-то хорошо говорить, коль скоро вы на деньгах женились, – фыркнул Йоссе.

– Я тебя сейчас в стакане воды утоплю, – пригрозил мастер Иеронимус.

Он действительно был женат на деньгах, но к деньгам-то прилагалась хорошая, добрая женщина, и доброй была она во всех отношениях: и телом, и умением вести хозяйство, и нравом. Так что доброты в доме мастера Иеронимуса водилось с избытком; может быть, поэтому он и перестал рисовать левой рукой.

– Вы нам никогда не причиняли зла, – заплакал Йоссе. – А теперь вот стали старым и ругаетесь. Это, наверное, потому, что у вас от старости что-нибудь болит.

– Для чего ты явился? – осведомился мастер Иеронимус.

– Разве вы сами не захотели меня видеть?

– Не будь у тебя какой-то цели, ты бы ко мне не выскочил, что бы я ни рисовал.

– Правда ваша, – Йоссе вздохнул. – Знаете в Антверпене такого человека по имени брат Сарториус?

– Не знаю.

– А брата Альбертина знаете?

– И этого не знаю. Кто они такие?

– Ну уж хозяйку кабака Маартье-то вы точно знаете!

– Не имею ни малейшего понятия.

– У Маартье голова свиньи, а тело женщины, и она аббатиса. Она живет в Саду Земных наслаждений.

– Припоминаю, – нахмурился мастер Иеронимус. – Но имени ей я не давал.

– Имя у нее само появилось, – подхватил Йоссе. – А кабак у нее помещается в разбитом кувшине.

– И что там творится, в этом кувшине? – спросил мастер Иеронимус, впервые по-настоящему проявляя любопытство.

– А вы не знаете?

– Откуда мне знать? Я лишь нарисовал его.

– Стало быть, вы можете нарисовать и то, чего не знаете?

Мастер задумался.

– Наверное, – признал он наконец. – Так кто такой брат Альбертин?

– Один ученый брат, он сейчас в Антверпене. Не в нем дело, а в брате Сарториусе.

– И что с этим братом?

– Он тоже сейчас в Антверпене.

– Чем же эти двое братьев различаются