Он хватал все — Брэма, Энциклопедический словарь, «Всемирный следопыт», пудовые комплекты старой «Нивы». Как ребенок, с увлечением рассматривал он картинки и фотографии прошлой войны.

Валя, сдерживая улыбку, поглядывала то на него, то на мать. Она прекрасно понимала, что вся эта канитель с полками затеяна матерью главным образом для того, чтобы приблизить Николая к книгам. И Николая уже нельзя было оторвать от них.

— Вы только посмотрите, из каких пушек шпарили немцы по Парижу в четырнадцатом году. Нет, вы только гляньте, Анна Пантелеймоновна. За сто двадцать километров. Бред. А после трех-четырех выстрелов выходила из строя.

Анна Пантелеймоновна подсаживалась к Николаю и вместе с ним рассматривала фотографию знаменитой «Большой Берты». Валя, сидевшая над своими тетрадками, пыталась прекратить эти мешающие ей разговоры, но в этот самый момент Анна Пантелеймоновна находила вдруг пропавшую папку с зарисовками ее покойного мужа, и тогда уже все трое, усевшись на полу, начинали рассматривать эти рисунки, и суп на печурке выкипал, а книги до вечера так и оставались неубранными.

14

Но всему приходит конец. Настало время, когда все возможное оказалось сделанным: полки отремонтированы, книги расставлены, окна вымыты и замазаны на зиму, дымоходы прочищены — Николай добился все-таки и этого, — а стол и четыре колченогих стула с помощью Никиты Матвеевича починены и даже полакированы. Делать больше было нечего. Да и вообще, откровенно говоря, вся эта ремонтно-квартирная возня в конце концов тоже приелась.

— Чем заняться? Куда себя деть?

Возвращаясь из госпиталя, Николай заставал пустой дом. Кроме спящего после дежурства Валерьяна Сергеевича и Блейбманов, вечно занятых своими плакатами и обложками, никого не было.

Заглянет к Блейбманам, посидит там с полчасика (дольше не получалось — Бэллочка не переносила махорочного дыма, да и вообще у них было скучно), потом завернет к Ковровым — не вернулся ли Петька из школы? — и, так как обычно его не было (возвращался он только к четырем), сидел с Марфой Даниловной, пришедшей только что с базара, и выслушивал ее рассказы о том, что́ где дают и как трудно на какие-нибудь тысячи полторы денег прокормить трех человек семьи. Потом начинался разговор о Дмитрии, о том, почему он так редко пишет. Николай успокаивал, доказывал, что на фронте во время затишья как раз и не хватает времени — всякие там занятия, проверки, инспекции, дохнуть некогда.

Марфа Даниловна только качала головой:

— Все это мы знаем, Коленька, но какое ж там затишье? Газет вы не читаете. Вот пишут, опять они из Румынии какую-то границу перешли, опять сколько-то там населенных пунктов захватили. Никакого там затишья нет. — И вздыхала: — Господи, когда ж этому конец будет!

Потом приходил Петька, но, как назло, оказывалось, что завтра у него какая-нибудь контрольная и надо готовиться, и Николай от нечего делать плелся к Острогорским и в десятый раз рассматривал надоевшую уже «Ниву» за 1914 год.

К тому же и с Валей вдруг разладилось. Разладилось после того, как он однажды подбил Яшку (это было не очень трудно) пойти к Сергею. Сергея они, правда, не застали, но зашли в какое-то другое место и вернулись домой в четвертом часу ночи.

Дверь отворила им Валя. С места в карьер набросилась:

— Вы что, с ума сошли? Мать до сих пор заснуть не может. Сказали — до двенадцати, а сейчас…

Николай с Яшкой стали весело оправдываться, но Валя не пожелала разговаривать и хлопнула дверью перед самым носом.

На следующий день, когда Николай, как обычно, зашел за ней в институт, Валя сказала ему, что сейчас она не может идти и что вообще ему беспокоиться нечего — преподаватель марксизма-ленинизма живет в соседнем доме, она пойдет с ним.

Николай обиделся. Ну и черт с ними, со всеми! Через неделю комиссия, выпишут наконец и отправят на фронт. Хватит Повалялся на диване, попил чайку с вареньем — и хватит. Пора и честь знать…

Но мечтам этим не суждено было сбыться. Через неделю Николая действительно вызвали на медкомиссию. Шестеро врачей специальной электрической машинкой проверили работоспособность его пальцев на правой руке, покачали головами и на выписке из истории болезни поставили штамп: «К военной службе не годен. Подлежит переосвидетельствованию через шесть месяцев».

Николай понял — фактически это была демобилизация. Ему выдали два аттестата, вещевой и продовольственный, справку о том, что с такого-то по такое-то капитан Митясов находился на излечении в таком-то госпитале, и велели пятнадцатого апреля будущего года явиться в военкомат на комиссию.

Николай сунул бумажку в карман и, не заходя в отделение, медленно стал спускаться по знакомой дорожке.

Дома никого не было. Острогорские еще не вернулись. Валерьян Сергеевич был на дежурстве, Ковровы куда-то ушли. Николай заглянул в Яшкину каморку. Яшка спал на животе, раскинув ноги и засунув голову под подушку.

Николаю хотелось говорить. Он сделал последнюю попытку — постучался к Муне. Нагнувшись над столом, Муня дорисовывал ноги очередного красноармейца.

— Я вам не помешал? — спросил Николай.

— Нет, что вы, что вы… Пожалуйста.

Муня поднял голову и, как обычно, приветливо улыбнулся.

Было совершенно ясно, что Николай ему помешал.

— Работаете? — спросил Николай.

— Работаю.

— И, как всегда, завтра утром сдавать?

— Завтра утром.

— Жаль, а то бы… — Николай огляделся по сторонам. — Бэллочки нет, мы бы с вами… Впрочем, вам нельзя, вам завтра сдавать.

— Да, завтра сдавать. — Муня почесал линейкой затылок. — Такие сроки, такие сроки, просто ужас.

Николай сел на кровать — более подходящей мебели не было.

— А я вот только что с комиссии вернулся.

— С комиссии? Ну-ну, и что же?

— Шесть месяцев дали.

— Поздравляю. Чудесно. — Муня сделал какое-то движение, очевидно, хотел пожать Николаю руку, но тот удивленно на него посмотрел:

— Что ж тут чудесного?

Муня, как всегда, смутился, боясь, что сказал какую-то бестактность.

— Как это? Отдохнете, поправитесь, ну и вообще…

— Муня, дорогой, простите, но вы ничего не понимаете. Это только называется шесть месяцев, а на самом деле… — Николай хлопнул себя по плечу. — Посыпай погоны нафталином и — в комод.

— Ах так… Ну, тогда конечно…

— Что — конечно?

— Ну… — Муня стал опять чесать линейкой свою голову. — Я понял вас так, что вам не хочется демобилизовываться?

Николай встал.

— Слушайте, оставьте вы свой плакат, давайте выпьем.

Муня зачем-то посмотрел на часы.

— Ну чего вы на часы смотрите? У меня сегодня такой день чертов, а вы… У вас есть деньги?

Муня торопливо стал искать в карманах, потом заглянул в какую-то книгу, коробочку на окне. Общими усилиями наскребли рублей двадцать. Николай вздохнул:

— Плохо дело.

— А может, Яшка? — робко