— Пытайся лучше, или мне придется поступить так, как я сказал, — резко понизил голос Кирилл, потому что в этот момент мы заметили Василису и отца, идущих явно по наши души.

— Я чай не буду, — тихо сказала Василиса, когда отец присоединился к нашей компании.

Ну да, кофеманка Васька у нас. Чай никогда особо не любила. Или опять просто сбегает?

Кирилл положил ей руку на лоб, отодвигая волосы и ласково вынуждая поднять к нему лицо, как это делают с детьми. Сделал он это таким привычным движением, и Васька, совершенно не раздумывая, подчинилась ему, слегка запрокидывая голову и прикрывая глаза, что ощущалось — это самая для них обычная вещь. У меня аж зубы заныли от зависти к тому, как она реагирует на его прикосновения. Ни тени напряжения или желания отстраниться. Просто принимает их как самую обыденную вещь в мире. Хотя нет, не буду я завидовать. Не хочу я, чтобы она так на меня реагировала. Надо, чтобы как у меня — сразу и в жар, и в холод, и кожа как будто на два размера усадку дала, и в паху больно и сладко, а мозги как у обдолбанного… Завидовать не буду, но вот как ни крути, сам факт его рук на ней бесит неимоверно. Я дико желаю заграбастать себе все права на любые к ней прикосновения. Нежные, случайные, обыденно-мимолетные, заботливые, страстные и самые бесстыдные. А сейчас только и могу, что смотреть на изгиб ее бледной шеи и вспоминать, как же пахнет и ощущается ее влажная от пота кожа. Да, определенно, мастерство в сложном и неблагодарном искусстве самоистязания при помощи не в меру богатого воображения растет прямо на глазах!

— Устала? — озабоченно спросил Кирилл. — Мне кажется, или ты горячая?

Я тут же насторожился, как гончая. Неужели заболеть умудрилась? Запросто ведь. Ей же одного сквозняка хватит, и сляжет. И после этого мне говорят, что ее запирать нельзя? Да меня любой суд оправдает, так как это действия, исключительно направленные на сохранение жизни и здоровья одной упрямой особы! Ну, еще это будет очень способствовать моему спокойствию и адекватности, но это уже несущественные подробности, к делу отношения не имеющие, и этому самому воображаемому суду о них знать не обязательно.

— Нет, Кирюш, просто устала. Надо же еще вещи собрать, — ответила Василиса. — Давайте решим, что у нас за планы на завтра, и я пойду сумку соберу и прилягу. Нет у меня столько выносливости, как у вас, мужчины.

Вот над выносливостью мы еще, даст Бог, поработаем, моя хорошая. Будем часто и подолгу работать. Будем тренироваться, сил не жалеючи, с полной выкладкой. Так, чтобы в конце могла говорить только: «Сеня» и «пожалуйста». В идеале это же самое стонать. А вообще-то нахрен мне это «пожалуйста»? С каких это пор я таким принципиальным приверженцем вежливости стал? Достаточно одного «да» в здравом уме и твердой памяти. А потом уж пусть хоть материт последними словами, хоть дверями перед носом хлопает, я уже не сойду с маршрута.

— Я планирую к восьми уже быть в больнице, Васенька, — ответил отец, усаживаясь на свое место за столом. — Нужно столько вопросов по перевозке решить. Марину, скорее всего, на реанимобиле или на «скорой» везти надо, так что буду связи и знакомства подключать, чтобы сразу организовать, а то можно днями ждать. Не думаю, что все это решится прямо моментально, поэтому ты вполне можешь выспаться.

Василиса тут же поменялась в лице. Слетела с нее расслабленность, как и не было. Губы сжались, выдавая эмоции, а ноздри затрепетали, как всегда в моменты гнева. Вот, конечно, понимаю, что отец хочет как лучше и старается щадить Василису, но я видел, как тревога каждый раз вспыхивает в ее глазах, когда он это делает. И это поднимало во мне ответную волну раздражения. Похоже, не совсем доходило до отца, что Василиса не беспомощная и не ребенок, и нужно уступить ей немного территории вокруг его обожаемой Марины, потому что она такая же ее, как и его. Конечно, ее долго не было, но это сейчас не имеет значения. Васька вернулась, она хочет и готова в полной мере заботиться о матери, а все попытки отца подвинуть ее под благовидными предлогами воспринимаются слишком болезненно. Он всегда был собственником во всем, что касается Марины, и человеком, привыкшим взваливать на себя решение всех проблем без разбора. Нет, он никогда не бил себя в грудь коленом и не орал «мое», но уже давно подвел их отношения к тому, что все, абсолютно все нужды или желания этой женщины были его проблемами. А ее единственной главной заботой был он сам. Он ни в чем Марину никогда не ограничивал, ничего не навязывал. Просто стал незаменимым во всем, даже в элементарных мелочах. Я всегда с удивлением наблюдал, как он ее слушает. Так, словно нет в этот момент ничего важнее, пусть хоть камни с неба. Будто даже спустя столько лет вместе все еще благоговел перед ней и боялся пропустить хоть слово. В юности я не мог понять источника такой тяги одного человека к другому. За что можно кого-то любить вот так? Почему? Красота? Всегда есть и будет кто-то красивее. Понимание? По-моему, отец всегда понимал и чувствовал Марину гораздо больше, чем она его, несмотря на все, что там принято говорить о солдафонских замашках бывших военных. Секс? Черт, в этом плане я как-то не мог думать об отце и женщине, практически заменившей мать. Но из своего опыта тоже знал, что секс — каким бы хорошим он ни был — вещь достаточно легко достижимая и не является чем-то исключительным. Все зависит от грамотно выбранного партнера и прилагаемых усилий. Тогда что? Удобство? Идеальное совпадение? Терпение? И только сейчас я понимал. Нет причин. Кроме одной. Это просто была она. Большего ему и не нужно. Как там сказал наш гость столичный? Он причалил. Все. Выходит, у меня с Васькой так же? Чего же я, дурак, не видел и не понимал этого? Как жить собирался, если бы не вернулась?

Да обыкновенно! Как живут миллионы людей рядом с кем-то, кто не тот. Мало, что ли, таких? Ходят, небо коптят, ни о чем не парятся, помирать не собираются. Не знают и знать не хотят, что может быть вот так, чтобы глаз не отвести, чтобы душу наизнанку. Или знают, да трусливо прячутся, сам разве не такой же был? Ведь всю юность как