«Но где он взял мой адрес? Неужели Татьяна дала?.. Не может быть, он не знает и ее адреса... Дед?..»

Мысли о деде заставили отложить письмо. Все-таки Наталья не была до конца уверена, что поступила правильно, оставив его одного. Тоскливо ему там... А если заболеет? Конечно, Костриковы всегда рядом, помогут, сообщат Клавдии Захаровне...

Она чуть-чуть кривила душой, обманывала себя. Не в старике Антипове дело, совсем не в нем. Дело в ней. Наверное, рано пока судить — неполных два месяца не срок, чтобы понять все окружающее тебя, найти свое место, привыкнуть к новым людям, к новой среде. Вдруг вспомнилось: «Чтобы определить жизнестойкость вида, нужно поместить особь данного вида в незнакомую, чуждую среду...» Не совсем точно, подумала Наталья, но в общем-то мысль та же.

Может быть, ЗЕТ прав? Среда — пустяки, уж кто-кто, а человек доказал давно свою жизнестойкость и приспособляемость к любым условиям. Скорее, человек бывает чужим для определенной среды.

Наталья вернулась к письму.

«А пудреница, которую ты потеряла у меня дома, нашлась. Представь, она каким-то образом завалилась за батарею центрального отопления. Я на днях уронил туда очки и случайно обнаружил пудреницу! Правда, она почти пустая, только ватка там лежит...» — Здесь Наталья не удержалась и улыбнулась опять. — «А позвонить тебе никак нельзя? Если бы ты позволила навестить тебя, я бы с удовольствием приехал на пару дней, у меня накопились отгулы. Интересно, там есть отделение челюстно-лицевой хирургии?.. Иногда у провинциальных врачей многому можно научиться. Профессор Адамов, о котором я тебе рассказывал, начинал в сельской больнице, а какой ученый! Если бы ты послушала его лекции, уверяю, что сама захотела бы стать врачом...»

— Неисправим и потому, может быть, гениален! — вслух сказала Наталья.

— Кто?

Она вздрогнула от неожиданности.

— Володя?! А я думала, что ты ушел...

— Нет, сижу вот. От кого письмо?

— От одного чудака, на которых держится мир. Почитай стихи, раз уж ты здесь. Впрочем, лучше не надо... — Она посмотрела на него. Он сидел на краешке стула и был чем-то похож на испуганную мышь. Или на ежа. Да, именно на ежа. На маленького, беспомощного еще ежика, который инстинктивно сворачивается в клубок, когда чувствует опасность. Ощеривается иглами, не зная, что иглы не спасут его от настоящего врага. — А ведь и ты чудак, Володя...

— Почему это я чудак? — удивился он.

— Все поэты чудаки.

— Глупости это, — сказал Володя, краснея. — Никакой я не поэт, просто так...

— Тем более. Все хочу спросить у тебя, с кем ты живешь?

— У нас большая семья! Мать, отец, замужняя сестра, у них двое детей, и еще младшая сестренка... Восемь человек.

— Ничего себе! — сказала Наталья. — У вас хозяйство?

— Не очень-то. Огород, конечно, есть, борова держим, несколько курей. Отец не любит заниматься хозяйством.

— Он где работает?

— Вообще-то он инвалид, без ног, — ответил Володя. — Резьбой по дереву занимается.

— Интересно.

— У него музеи покупают работы, — сказал Володя с гордостью. — Я тебе покажу что-нибудь, если хочешь.

— Разумеется, хочу. А познакомиться с твоим отцом нельзя?

— Можно.

— Про него не писали в нашей газете?

— Пробовали, только он не хочет.

— Ты все-таки познакомь, ладно? — сказала Наталья. — А сейчас иди вниз, займи место, мне есть захотелось.

Наталья надела выходное платье, в котором всего один раз была в гостях, лакированные туфли, подкрасила губы, припудрилась. Собираясь уже уходить, она взяла письмо, пробежала глазами по строчкам, и неожиданно подумала, что почему бы Борису Анатольевичу и в самом деле не приехать в Белореченск... Пожалуй, она с удовольствием повидалась бы с ним, поговорила. Все-таки жестоко и несправедливо она поступила, сбежав от него. В сущности, это оскорбление, а он терпит. Вовсе ведь не обязательно это слабость. Даже напротив, сильные люди обычно бывают снисходительными и терпеливыми. Они могут позволить себе снисходительность, потому что уверены в себе, у них есть цель в жизни... У Бориса Анатольевича любимая работа, он предан ей беззаветно и бескорыстно, так что же в этом плохого?.. Если бы все люди были столь преданы своему делу! Ей это неинтересно?.. А ему, может, неинтересна ее работа, что из того! Надо не бежать от компромиссов, а искать их. Иначе было бы скучно, просто невозможно жить на свете. Пожалуй, дед потому и одинок в старости, что прожил бескомпромиссную жизнь. Или — или... Это хорошо — это плохо... Четко, ясно, а что дальше?

Самой съездить в Ленинград? Взять и поехать на ноябрьские праздники. Получается три дня выходных, вполне можно...

«Ладно, — сказала себе Наталья. — До праздников решу».

Она спрятала письмо, зная, что Лукинишна заглядывает в номер, когда подвернется удобный случай. Любопытства ей не занимать.

Странно, но Наталью не злило это. Она принимала любопытство Лукинишны как должное, как необходимое состояние человека. Все любопытны, никто не откажется от возможности узнать чужую тайну, только один не скрывает этого, а другой делает вид, что ему безразличны секреты других.

А Лукинишна была удивлена и обескуражена. По всему выходило, что Наталья и жена архитектора — тоже красавица, каких поискать! — должны были ругаться, потому что ведь ходит же архитектор в шестой номер, в монастырь как-то вместе ездили (поди узнай, в монастырь или еще куда!), а они не ругались, разговаривали мирно и спокойно, словно приятельницы. Лукинишна долго подслушивала у двери и хоть бы одно громкое слово!

Наталья спустилась в ресторан, огляделась. Володя сидел вместе с Сергеем и Ириной, а Попикова с ними не было.

Наталья подошла к их столику. Сергей встал, выдвинул стул.

— Хорошо, что вы пришли, — улыбнулась Ирина.

— Коньяку или вина? — спросил Сергей. Он был возбужден.

— Вообще-то ничего не хочется, — ответила Наталья. — Ладно, немного вина выпью, пожалуй.

— Поговорили бы вы, Наталья Михайловна, с моей женой, — срывая с горлышка фольгу, сказал Сергей. — Объясните, что здесь можно жить ничуть не хуже, чем в Ленинграде.

— Этого я не могу