– Или на глубине, – сказал я с двусмысленной улыбкой.

– То есть в заднице? Нет, господин президент, это мы все взаднице, не понимаем ваши замыслы, даже идущие рядом, плечом к плечу. Все беремот имортизма только крохи, а он может дать намного больше.

Я вздохнул, повел плечами. Напряжение, сковавшее спину,начало медленно отпускать мышцы.

– Так берите же, – сказал я почти с болью. –Берите! И развивайте так, чтобы и другие могли брать. Я не такой железный, какмногим кажется. Помните, как Бог заставлял Моисея идти в Египет? А тот в ужасеупирался всеми конечностями, падал на колени, вопил: почему я? Почему я? Изберикого-нить другого!.. И сколько Бог ни требовал, Моисей все изворачивался, нехотел бросать свою простую и беззаботную жизнь пастуха.

Шторх смотрел уже с сочувствием, губы слегка дрогнули вскупой усмешке:

– Но вы, господин президент, пошли.

Я огрызнулся:

– Всего лишь повиновался зову!

– Как и в прошлый раз, – обронил Шторх. Глаза сталитемными, проговорил медленно: – Как и в прошлые разы… Спасибо, господинпрезидент. Вы ответили очень убедительно. И очень ясно, зря пугали многозначностью.Неважно, что уничтожило Содом и Гоморру, важны уроки, какие можно из этогоизвлечь.

Я со своим Тайным Советом разрабатывал стратегию имортизма вновых условиях, что значит, имортизм у власти. На этот раз присутствовалВолуев, подавал осторожные и очень практичные советы. Заглянул с новыми идеямипо перестройке культурных программ Романовский, похудевший и сбледнувший, ноглаза горят, уже почти верит, что власть хоть на отдельно взятом клочкепланеты, но действительно взяли умные люди. Не верит, похоже, что надолгоудержимся, потому старается успеть как можно больше, сместить шоуменов,поставить на их место хотя бы просто умных людей, не вдаваясь в их политическиепристрастия: как-то автоматически предполагается, что все умные с нами, что вцелом верно, хотя умные не значит – хорошие, некоторые умные тут же старалисьтак повернуть дело, чтобы продать все на свете и с набитым карманом шмыгнуть вАмерику, рай для таких оборотистых, до этого не додумались бы недалекиешоумены.

Волуев поинтересовался доброжелательно:

– Как дела с кадровой чисткой? Расстреляли много?

Романовский отмахнулся:

– Там угроза посмотреть баланс страшнее.

– Вас еще не заклевали? – осведомился иВертинский. – Там же одни космополиты безродные, а вы патриот… или не патриот?

Романовский смерил провокатора холодноватым взором, ледянойнужно еще заслужить, а для таких вот в самый раз холодноватый, даже безразличнопрохладный, но ответа ждал и Волуев, так что Романовский заговорил с барскойленцой:

– По моему разумению, что есть единственно верное на свете,патриотизм сродни коньяку. Хороший коньяк в правильной дозировке способствуетхорошему пищеварению, приятному запаху и высокому уровню жизни и пониманияискусства. Мужчина, никогда не пьющий коньяк, вызывает жалость. Мужчина,выпивающий два литра коньяка в день, несостоятелен, неизящен, мелок и противен,и проявления его сущности отвратительны и глупы.

Волуев ядовито улыбнулся и очень выразительно посмотрел накрасный нос Вертинского. И хотя мы все знаем, что у Вертинского всего лишьаллергия, но все равно изощряемся, походя, в шуточках.

– Патриотизм, – продолжил Романовский тем женравоучительным тоном, – в правильной дозировке способствует здоровьюобщества, достойному уровню гражданской гигиены, достаточно высокому уровнюжизни и понимания искусства. Патриотизм есть расширенный и видоизмененный подвоздействием окружающей среды инстинкт собственника, сознание, что то, чтовокруг, принадлежит отчасти и мне тоже.

– Ого! – сказал Вертинский.

– Человек, – закончил Романовский, – ни разу неиспытавший патриотических чувств, вызывает жалость. Мужчина, брызжущий слюной иненавидящий всех, кто не принадлежит к его компании, просто потому, что такоеповедение одобряется власть имущими, которым думающие люди не нужны в принципе,несостоятелен, неизящен, мелок и противен, и проявления его сущностиотвратительны и глупы. Вам достаточно такое определение патриотизма… илиопределение моего к нему отношения, или же добавить?

– Догнать и еще добавить, – сказал Волуев кровожадно.

Вертинский отшатнулся, замахал руками:

– Нет-нет, упаси Господи!.. Теперь я понимаю, вы и нашим, ивашим. Политик, значит. Демократ даже в чем-то главном. Правда, демократ должонпить водку. Русскую, паленую, безакцизносборную. И обязательно – много, чтобыпоходить на русского интеллигента, что желает сблизиться с народом, понять егочаяния и запросы.

Романовский поморщился:

– Придется повторить уж не в первый раз мою фразу про весьэтот бардак, о народах, патриотизме и прочих прелестях. Величие, честь и славанародов созданы индивидуумами, чаще всего вопреки воле этих народов или же приполном пренебрежении и равнодушии со стороны этих народов. Народы, ежели вмассе, беспринципны, трусливы, продажны, мелочны и абсолютно безответственны. Атакже чванливы, хвастливы, наглы и жестоки.

Седых мерно наклонял голову. Романовский скосил глаз,подождал, но Вертинский не спорил, но вроде бы и не слушал, Романовскийрассерженно повысил голос:

– Преступления каждого отдельно взятого народа настолькомногочисленны и чудовищны, что о достоинствах говорить просто стыдно.

Вертинский ехидно ввернул:

– А как же юсовский менталитет? Вы вроде бы поколесили поЮсе, от нее в восторге…

Романовский сказал обидчиво:

– Не вешайте мне, пожалуйста, на нос проамериканскийменталитет. В массе американцы не менее обидчивы и хамоваты, чем русские, импросто со сдерживающим началом повезло. В том смысле, что христианство этустрану не покидало рывком, и подозреваю, что так легко, как русские, они бы егоне отдали. Ежели зараз и с ходу. Впрочем, это тоже домыслы досужие – может, иотдали бы. Словом, для меня ваш имортизм – не что-то упавшее с Марса. Я, можносказать, стихийный имортист, что значит, вот такой я замечательный, сам всепридумал, живу по законам имортизма, только не оформил это в такие вот вашичеканные, как в бронзе слова. Или вычеканенные?

Ближе к концу дня на прием явился Казидуб. Мы договорились овстрече еще вчера, сейчас я как раз утрясал цифры бюджета с Медведевым, кроменас, в дальнем кресле расположился Вертинский и просматривал на экранеультратонкого ноутбука последние новости с мировых бирж. Медведев взглянул начасы, охнул, потом поднял взгляд на меня, в глазах вопрос, я усадил обратно,Александра заглянула по моему вызову, я сказал торопливо:

– Займи нашего Кутузова минут пять еще, хорошо? Ты подобраласебе в штат девушек, которые могли бы его развлечь чем-нибудь?