– Мадам? – полувопросительно спросила секретарша,окидывая меня взглядом и с одного этого взгляда, как это умеют делать толькофранцуженки среднего класса, с точностью до франка оценивая мою муфточку,шляпку, жакет, ботики… чудилось, даже стоимость моих бриллиантовых колец, хотяих скрывала муфточка. Забавно было слышать, как менялась ее интонация отхолодновато-вопросительной на «ма», до почтительно-восторженной на «дам».Отменно вышколил свою секретаршу Никита, нечего сказать! А вот интересно, непомогала ли ему в этом Анна?

Я отогнала прочь эту мысль, словно внезапно прилетевшую осу,и сказала:

– Могу я видеть мсье Шершнефф?

– Вам, конечно, назначено?.. – промолвиласекретарша с полувопросительной интонацией.

– Я мадам Ламартин, – ответила я, потому что мне,конечно, не было назначено, но я надеялась, что имя моего мужа, часто здесьбывавшего, сыграет роль некоего пароля.

Тщательно напудренное личико секретарши отразило толикусмущения:

– Прошу простить, мадам Ламартин, однако я лишь заменяюмадемуазель Анастази, секретаршу мсье Шершнефф, которая сегодня отпросилась понеотложным личным обстоятельствам, а оттого не в курсе ваших дел. Несоблаговолите ли сообщить, как именно я должна доложить патрону о цели вашеговизита?

Вот те на! Значит, у Никиты секретаршей какая-то мамзелька.Хорошенькая? Молодая? И каковы у них отношения? Сумела ли эта особа –француженка, конечно! – заставить его забыть Анну, или та и после смертипродолжает владеть его сердцем? А может быть, эта m-lle Анастази – всего лишьчопорная старая дева, так что мне и беспокоиться не о чем?

А почему мне вообще надо о чем-то беспокоиться?!

– Мадам Санже, я хотел бы на некоторое время отъехать,поэтому…

Дверь за спиной секретарши вдруг отворилась, и на порогепоказался Никита – в первую минуту неузнаваемый в длинном черном пальто, присером кашне, с зачесанными назад волосами, потемневшими от брильянтина, сновыми тонкими усиками, которые делали его лицо старше, красивее, чем япомнила, и вообще как-то… интереснее. Он сильно похудел, глаза казались ещебольше и еще ярче. Ох, как они вспыхнули при виде меня! Но тотчас их словнопеплом присыпало.

– Вика? – сдержанно проговорил Никита. – О,прошу прощения, мадам Ламартин? Душевно рад встрече.

Видела я, как он мне рад! Лицо стало настороженным, губыподжались. На щеках заиграли желваки.

– Я на минуточку, Никита, – сказала я самым легкимтоном, на который была способна, демонстративно не принимая навязываемой имофициальной манеры. – Буквально на минуточку! Можно мне войти?

Он помедлил. Ей-богу, он с удовольствием выставил бы меня,кабы не мадам Санже (на самом деле я, конечно, теперь точно не помню фамилииэтой особы, да какая, в сущности, разница, какова была ее фамилия и была ли онау нее вообще?!), которая смотрела во все глаза и слушала во все уши: мы как спервой минуты начали, так и говорили по-французски.

– Разумеется. Прошу, мадам, – сделал Никита улыбкуи попятился в кабинет.

Я вошла, а он так и отступал от меня спиной вперед, поканаконец не допятился до стены и не прислонился к ней. Выглядело это… странно,скажем так.

«Боится он меня, что ли?»

– Слушаю вас, Вика, – проговорил Никита, переходяна русский и исподтишка меня оглядывая, но не задавая ни одного из техлюбезно-обязательных вопросов, на которые так горазды французы. – Толькознаете, я ведь и правда спешу… на сегодня я остался без секретарши, так чтомногое приходится делать самому.

Он чуть ли с ноги на ногу не переминался от нетерпения,чтобы я поскорей ушла, а я стояла столбом и молчала как дура, вся дрожа отлюбви к нему, от волнения, от страха… не зная, что сказать, с чего начать.

– Вика… – В голосе Никиты прозвучала ноткаукоризны. – Как поживает ваш супруг? Я слышал, у вас очень счастливыйбрак.

Его голос меня отрезвил. Итак, он решил, что я опять явиласьдомогаться его, как тогда, в Териоках.

И не ошибся…

Нет, он ошибся!

– Именно о нем, о моем муже, я и хотела поговорить свами, Никита, – с трудом вымолвила я.

– Со мной?.. – Никита вскинул брови. – Даведь мы едва знакомы с мсье Ламартином.

Ах, какая неподдельная искренность в голосе! На театре б емуиграть, а не адвокатом служить.

– Конечно, едва знакомы! – ехидно усмехнуласья. – Вы всего лишь спасли ему в свое время жизнь, насколько мне известно.

– А, это… – отмахнулся Никита. – Пустяк,безделица.

– Что ж это, для вас все спасенные вами жизни – такиеуж пустяки? – начала злиться я. – Но уж позвольте вам не поверить.Видимо, жизнь Робера для вас не пустяк, коли вы озабочены его здоровьемнастолько, что интересуетесь у доктора Гизо результатами анализов его крови!

Новая вспышка в глазах Никиты после моих слов… И тотчас жесловно стемнело в комнате – так помрачнело его лицо.

– Откуда вам сие известно, Вика? – спросил Никитахолодно.

Я замялась и соврала – очень неудачно:

– От мужа.

– Ну, коли так… – Никита пожал плечами:разумеется, он мне не поверил! – Коли так, значит, вам известна и тапричина, по которой я это делал. Ну-с, что-нибудь еще?

Он так явно спешил от меня избавиться, что от обиды, от горяя потеряла всякую сдержанность.

– Никита, не надо так… не будьте таким… –забормотала я, едва сдерживая слезы. – Вы разве не понимаете, что для менязначит – вдруг узнать о болезни мужа? Конечно, я соврала, он ничего не говорил,я узнала случайно… это удар, такой удар… Вы должны мне рассказать!

– Вика, – тихо произнес Никита, и сочувствиеосветило его глаза, – как же я могу? Какое я имею право говорить о делахвашего мужа, если он сам предпочитает держать вас в неведении? Наверное, стоитпонять те резоны, которые им движут. Наверное, у него существуют веские причиныдля молчания, если за все эти месяцы он не счел нужным поставить вас визвестность…

– Как это – месяцы? – тупо переспросила я. –Он что – болен уже несколько месяцев? Значит, он заболел еще до нашей свадьбы?!Но я думала… Настя так говорила, что я решила – это произошло совсем недавно, ивы виделись с доктором Гизо буквально на днях…