коллегией и выездными сессиями было осуждено к расстрелу 30 314 человек и к тюремному заключению — 5643. Разумеется, это еще не все. Д. Волкогонов ссылается также на работу обычных судов (см. там же. С. 246). Но ошеломительные мифические миллионы из приводимых данных не складываются.

Впрочем, указанные места — очень редкий пример хоть какой-то «объективности» генерала-профессора-палача (Д. Волкогонов принял деятельное участие в разработке карательной акции, вылившейся в расстрел танковыми орудиями Дома Советов 4 октября 1993 года). В своем обширном труде о Сталине он касается мер по пресечению террора лишь вскользь. «При всей непреклонности в достижении поставленных целей, — пишет генерал, — Сталин иногда проявлял колебания, когда до него вдруг «доходил» масштаб репрессий. Именно этим можно объяснить обсуждение на январском (1938 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) вопроса об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии. Этот вопрос был поднят по инициативе «вождя». Слушая доклад Маленкова, выступления Багирова, Постышева, Косиора, Игнатьева, Зимина, Кагановича, Угарова, Косарева, Сталин не мог не поражаться размаху репрессий, беззакония и настоящего погрома кадров» (там же. С. 247–248). И все. Никакого объяснения причин и мотивов схлестнувшихся тенденций, кроме злой воли тирана, у Д. Волкогонова, по сути, нет.

15. Вред нашему общему делу. Письмо в Детиздат 16 февраля 1938 года. Заголовок составителя.

Документ недвусмысленно выражает отрицательное отношение Сталина к культу личностей и показывает, что его «критики» не выдумали ничего нового. Свои антисталинские аргументы они заимствовали у Сталина.

16. «Дела» против невинных людей. Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия. Постановление Совета народных комиссаров СССР и Центрального Комитета ВКП(б). Ноябрь 1938 года. Заголовок составителя.

Документ публикуется впервые. Он проливает свет на закулисную сторону, «кухню» репрессивного процесса, показывает сложное переплетение мотивов и интересов.

Хрестоматийно известно три формы классовой борьбы — экономическая, политическая и идеологическая. Но уже меньше людей перечислит пять новых форм классовой борьбы пролетариата при его диктатуре: 1) подавление сопротивления эксплуататоре»; 2) гражданская война; 3) «нейтрализация» мелкой буржуазии; 4) «использование» буржуазии; 5) воспитание новой дисциплины (см.: Ленин В. Поли. собр. соч. Т. 39. С. 262–264). Эти формы зафиксированы Лениным в 1919 году, причем последующее советское развитие сопровождалось появлением новых. К сожалению, ни политики, ни обществоведы не сделали соответствующих обобщений.

Так, уже драматические коллизии 1936–1938 годов явили такие реальности, которые не укладываются в рубрики прежних представлений, и только знаменитый горбачевский «процесс» раскрыл многим глаза. Сработал знаменитый афоризм Маркса: «Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки более высокого у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч. Т. 12. С. 731). Этот афоризм означает, что поданному реальному организму можно с большим или меньшим приближением произвести реконструкцию прошлых ступеней его развития, но вот сконструировать будущую ступень — весьма непросто. Из второй половины 30-х годов было рискованно прогнозировать на 50 лет вперед. Однако из 80-х много легче понять творившееся в 30-х.

О чем идет речь?

Несомненным фактом политической жизни нашей страны десятилетие назад явилось энергичное проникновение ревизионистских, прозападных, антикоммунистических элементов в мозговые структуры, прежде всего в ЦК КПСС и Академию наук СССР. При этом заболевании, которым оказались зараженными сами «врачи», советская система не могла не рухнуть. Это и была новейшая, самая эффективная форма классовой борьбы капитала против труда. Но у этой формы есть предшественница. Я имею в виду проникновение в правоохранительные органы (ЧК-ОГПУ-НКВД) 20—30-х голов прямых врагов Советской власти, дискредитировавших ее своей грязной «работой» и мстивших честным коммунистам именем их высших авторитетов. Распространение этой формы классовой борьбы повсеместно многое объясняет в ходе массовых репрессий. Оно же торит каналы для другой, упомянутой ранее формы, призванной, по замыслу реакции, свести на нет революционный процесс.

Показательно в этой связи признание Н. Хрущева:

«Используя установку Сталина о том, что, чем ближе к социализму, тем больше будет и врагов (мы теперь знаем, что это чистая фальсификация. — Сост.), используя резолюцию февральско-мартовского Пленума ЦК по докладу Ежова, провокаторы, пробравшиеся в органы государственной безопасности, а также бессовестные карьеристы стали прикрывать именем партии массовый террор против кадров партии и Советского государства, против рядовых советских граждан. Достаточно сказать, что количество арестованных по обвинению в контрреволюционных преступлениях увеличилось в 1937 году по сравнению с 1936 годом более чем в десять раз» (Свет и тени… С. 64–65). Кем был он сам — «провокатором» или же «бессовестным карьеристом», Н. Хрущев не сказал. Я ставлю этот неделикатный вопрос потому, что время кое-что сохранило потомкам. Вот записка Н. Хрущева из Киева, относящаяся к описываемому периоду: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2–3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры. Любящий Вас Н. Хрущев» (Воля. 1993. № 11 Искра. 1993. № 4. С. 6). Кому не ясно, что Сталин пал жертвой «любви» и «объективности» «нашего Никиты Сергеевича», который, будучи фигурой много мельче, старался выгородить себя?..

17. Перехваливать наш строй не стоит. Беседа об учебнике «Политическая экономия» 29 января 1941 года (запись). Заголовок составителя.

Один из «самиздатовских» шедевров начала 50-х годов, ходивший в машинописных вариантах по рукам, в том числе в университетских общежитиях.

Документ интересен тем, что характеризует состояние и уровень марксистско-ленинской теоретической мысли рубежа 30—40-х годов. В нем рассматривается ряд вопросов, и поныне актуальных для науки и практики.

1. Определение политической экономии. Сталин в отличие от авторов учебника предлагает сформулировать его по Марко? Энгельсу, Ленину. «…Политическая экономия, — говорит он, — есть наука о развитии общественно-производственных, т. е. экономических, отношений людей. Она выясняет законы, управляющие производством и распределением необходимых предметов как личного, так и производственного потребления… В политической экономии идет речь о формах собственности, об отношениях собственности, ибо в производственно-экономические отношения входят прежде всего отношения собственности». По сути, тот же подход, только с некоторой детализацией. Сталин воспроизведет через 11 лет в «Экономических проблемах социализма в СССР» (см.: Об ошибках т. Ярошенко Л. Д.).

Сталинское определение политической экономии имело долгую жизнь и хорошо работало в холе социалистических, народно-демократических и национально-освободительных революций 40—70-х годов. Однако по мере развертывания научно-технической революции в послевоенный период оно стало давать сбои. Проявила себя закономерность, схваченная еще в Марксовой концепции формального и реального подчинения труда капиталу и в продолжающей ее ленинской концепции формального и реального («на деле») обобществления труда и производства. В конце концов стало очевидным, что фактор общественной собственности не может быть единственным и всерешающим при переходе от капитализма к социализму и что упрочение последнего требует приобретения или