Второй путь — целиком и полностью подчиниться партии. Мы избираем этот путь, ибо глубоко уверены, что правильная ленинская политика может восторжествовать только в нашей партии и только через нее, а не вне партии, вопреки ей»[429].

Каменев усвоил и высказал в этих формулировках полностью ленинскую точку зрения о единстве партии, т. е. веру в необходимость тотального подчинения фетишу партии, независимо от соответствия доктрине и условий, в которых партия, в лице фракции большинства, принимает свои решения. Ленинское положение, что партийный аппарат и его высшие представители всегда правы, не было, однако, дополнено положением, а как, собственно, создается идеологическое единство, — оно подразумевалось в форме полного подчинения всех инакомыслящих или же их политической элиминации.

Каменев пытался лишь сохранить право защиты своих взглядов и утверждал, что это право оставалось в партии при Ленине. Спор между ним и Рыковым по вопросу идеологического единства был решающим для вопроса дальнейшего пребывания оппозиции в партии.

«Если к этому безусловному и полному подчинению всем решениям съезда, к полному прекращению, к полной ликвидации нами всякой фракционной борьбы во всех формах и к роспуску фракционных организаций, если мы к этому прибавим … отречение от взглядов, — говорил Каменев, — то такое отречение будет „лицемерием“, „гнилью“ … Это требование, товарищи, — отречение от взглядов, — утверждал Каменев, — никогда в нашей партии не выставлялось»[430].

Сразу после выступления Каменева, совершенно очевидно по заранее выработанному плану, под грохот оваций выступил Рыков.

«Основным моментом выступления т. Каменева — заявил он — является его утверждение, что требование отречения от взглядов никогда в нашей партии не выставлялось … Это неверно» … И Рыков сразу же привел резолюцию X съезда «о единстве партии». Рыков подчеркнул, что он лишь «восстанавливает традиции большевизма», выступая «против попытки со стороны тов. Каменева их либерального искажения».

Фактически отвечая на вопрос об идеологическом единстве в партии, Рыков подчеркнул, что существует «пропасть» между спорами в Политбюро и ЦК до принятия решения и спорами «на улицах и собраниях». Вопрос, который Рыков назвал в этом выступлении «вопросом о свободе совести в ВКП(б)», является не чем иным, как спором об идеологическом единстве в ленинском его понимании.

Рыков, ссылаясь на «жесткие нормы для защиты против распространения в партии взглядов, не совпадающих с партийными решениями», установленные «при Ленине», определенно стал на позицию, запрещавшую не только высказывание, но и само наличие взглядов и идей, несогласных с теми, которые в данный момент признаются правильными высшими органами партии. «Партия не может допустить легализации свободных взглядов, — говорил Рыков, — компромисс исключен»[431].

XV съезд исключил Каменева и 121[432] видного оппозиционера из партии, несмотря на полную организационную капитуляцию и заклинания, что они не выйдут в своих действиях за рамки устава партии. Съезд исключит оппозицию из партии. В истории партии это был первый наглядный пример расправы за попытки отвоевать себе узкую свободу мнений в рамках марксизма, за иные взгляды, за отказ полностью подчиниться победившей фракции в области идеологии.

Впервые в истории партии оппозиционеры были поставлены перед страшным вопросом — от них требовали не только отказа от своих собственных убеждений, но и автоматического приятия взглядов своих политических противников.

Это было то новое раскрытие большевизма, которое обнаружилось лишь в период фракционной борьбы двадцатых годов. Операцию, которую каждый оппозиционер должен был психологически произвести над самим собой, чтобы иметь возможность вступить обратно в партию, трудно обозначить иначе, как идеологическое самооскопление. Это было требование, выставленное Сталиным и продемонстрированное им в действии на московских процессах в тридцатых годах. И Рыков и Бухарин, выступавшие главными защитниками этого невероятного требования, сделались сами его жертвами уже через год. Едва ли Рыков отдавал себе в этом отчет, когда в заключение своей речи, угрожая оппозиции, в качестве последнего аргумента, он бросил:

«Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется в ближайшее время несколько увеличить»[433].

Вопрос отречения от собственных взглядов — сложный вопрос. Ответ на него многие историки большевизма впоследствии выводили, главным образом, из применения НКВД особых методов обработки и пыток. Так, во всяком случае, объясняли невероятные признания бывших оппозиционеров на московских процессах. Не отрицая ни применения, ни роли страшных пыток в отношении большинства заключенных, мы, тем не менее, считаем, что повальное стремление исключенных оппозиционеров восстановить себя в партии после XV съезда объясняется, главным образом, тем, что для большевиков старой формации, ленинской школы, страшный вопрос самоотречения был подготовлен ленинской системой формирования и воспитания членов партии. Внедрение в психику старшего поколения большевистской политической бюрократии в конце двадцатых годов таких мифов и фикций, как «партия — авангард рабочего класса», «партия — носитель диктатуры пролетариата» и др., приводило к абстрактному, оторванному от действительности, игнорировавшему народ, мышлению, в котором вслед за этими мифами настоящего начинался цикл мифов и фикций будущего. К ним относятся: «пролетарский интернационализм», «загнивание империализма», «неразрешимые противоречия капиталистического лагеря», «грядущая мировая пролетарская революция» и т. д. А за всем этим, в глубине души большинства оппозиционеров, за исключением небольшого числа фанатиков типа Пятакова, лежала толстая прослойка оппортунизма — неизбежного спутника той партийно-политической бюрократии, из которой формировался аппарат партии.

В составе Политбюро после XV съезда оказались Бухарин, Рыков, Томский, Калинин, Ворошилов, Сталин, Молотов, Куйбышев, Рудзутак. Голоса Калинина и Ворошилова могли теоретически дать перевес или правым, или Сталину. Теперь Сталин мог оказаться в меньшинстве лишь в том случае, если бы Ворошилов и, особенно, Калинин, сочувствовшие правым, голосовали против него.

Зато в качестве кандидатов в Политбюро Сталин провел ряд своих явных сторонников. Наряду с Углановым и Петровским, кандидатами были Каганович, Киров, Андреев, Микоян, Косиор, Чубарь.

Хотя резолюции XV съезда и повторяют установку на союз с середняком, но в них чувствуются уже первые намеки на поворот. В резолюции говорится о необходимости наступления на кулачество и о (пока еще добровольной, основанной на показе и убеждении) коллективизации.

В то же время, взгляды только что исключенных оппозиционеров начинают, пока еще неприметно, проникать в решения политической комбинации, их победившей.

Глава 29

«Провозглашение вождя»

По случаю 10 годовщины Октября в Таврическом дворце в Ленинграде было собрано торжественное заседание ЦИКа СССР, на котором 15 октября 1927 года А. И. Рыков прочел доклад на тему «Десять лет борьбы и строительства», вышедший вскоре отдельной брошюрой.

Сразу после доклада Рыков объявил «Манифест ЦИКа», где было декларировано введение семичасового рабочего дня, постепенное обеспечение за счет государства лиц престарелого возраста