— Не знаю, что вы там поняли, а чего не поняли, — перебил его Николай, — но могу вам ответить словами Жаботинского [16]: «Каждый народ имеет право на свою порцию мерзавцев».

— Это я у вас мерзавец? Да вы сопляк, у вас еще молоко на губах… — возмутился было Исидор Абрамович, но Николай опять его перебил:

— Давайте про сопляков не будем, я уже на «Тяжелых днях» наслушался. И вообще не будем переходить на личности. Вы прекрасно поняли, что я имел в виду. Вернее даже, не я, а Жаботинский. Я хотел только одного: чтобы мне не мешали работать. Мне спектакль сдавать к октябрю, я не знаю, как актеров летом в Москве удержать! У них сериалы, у них чес по провинции, у них летний день год кормит, а тут я со своими репетициями. Мне и без вас забот хватает, у меня просто сил нет разбираться еще и с вашими интригами! Только не говорите, что это не вы организовали кляузу, я все равно не поверю.

— Театр должен жить, — тяжело вздохнул Кацнельсон. — Вы еще молоды, вы не понимаете. А я в этой каше варюсь много лет. Думаете, я тут царь и бог? — визгливо, по-бабьи, зачастил он. — Да я кушетку продранную в предбаннике сменить не могу, на нее фонды не выделяют! Пять рублей с одной статьи на другую перебросить не могу! Я лучше вас знаю, что нужно театру! Для вас это площадка, вы тут ставите свой «шедевр»…

— А для вас — дойная корова. — Николай вдруг успокоился, перестал горячиться. — Думаете, вы лучше меня распорядились бы деньгами банка? — иронически улыбнулся он. — Так бы прямо и сказали. Только это неправда. Я прекрасно знаю, какие деньги вы откачиваете себе в карман.

Кацнельсон возмутился и даже пригрозил судом, но Николай больше не слушал.

— Пожалуйста, можете подать на меня в суд. — Он встал. — Но вам многое придется объяснить. Про остатки на счетах, не ушедшие в бюджет, про завышенные расценки, про мастерские под вашими родственниками… Вы давным-давно уже могли бы сменить кушетку в предбаннике за свой счет, а вы все на бедность плачетесь! Извините, у меня репетиция.

Николай опасался, что Фима Мирошник начнет вмешиваться в творческий процесс. Как выяснилось, напрасно.

— Я нашел себя, старик! — радостно объявил Фима, когда Николай принялся осторожно расспрашивать его о «творческих планах». — Вот оно, мое дело! Вымучивать из себя «творческие планы»… Нужен мне этот халоймес, как дыра в голове! — Фима считался знатоком одесского говора и старательно поддерживал марку, хотя давно уже жил в Москве. — Это я оставляю таким, как ты. А вот выбить какой-нибудь интересный реквизит… светодиоды, подъемники, лазерную подсветку… м-м-м… Тебе этого не понять.

— Выбей мне лучше глушилки для сотовых.

— Легко! — согласился Фима. — А что, достали?

— Не то слово. Чего только я не делал! — Николай принялся загибать пальцы. — Объявления вешал, капельдинеров просил, чтоб напоминали, сам бегал от входа к входу, как крот у Кафки, просил, требовал, умолял, чтоб выключали мобильники. Со сцены перед спектаклем объявлял. Эффекта — ноль! Прямо посреди спектакля раздаются трели. И, главное дело, отвечают, гады, на эти звонки, начинают разговаривать прямо в зале. Одну девицу вывели со скандалом с «Тяжелых дней». Я к ней в фойе подхожу, спрашиваю: «Объявление видели? Просьбу со сцены слышали?» А она мне: «Я должна всегда быть в контакте!»

Фима усмехнулся, оценив двусмысленность.

— Ну а ты ей что сказал?

— Что на контакт есть антракт. Она деньги за билет обратно требовала…

— Но ты не дал, — догадался Фима. — Ладно, поставлю я тебе глушилки, дерьмо вопрос. Вообще-то это не вполне кошерно — глушилки в театре, — он лукаво покосился на Николая, — но у меня, где надо, все схвачено, выбью разрешение. Ты работаешь с профи, цени!

— Ценю. А что ж ты, профи, не пошел сразу на экономический? — поинтересовался Николай.

— Ну, я же кавээнщик, как и ты… Поперся сдуру на режиссуру, — срифмовал Фима, весело подмигивая, — да так и завяз. Но я не жалею. Чего я там не видел, на экономическом? Рисовать накладные — это я тебе и без экономического нарисую. А с режиссерского мне моя работа даже виднее.

Николай решил задать прямой вопрос:

— И не тянет в режиссуру?

— Это ж с какого переляку? — удивился Фима. — Ты лучше посмотри, какие я тебе бебехи надыбал!

Среди «бебехов», надыбанных Фимой для постановки «Онегина», был костюм медведя. Костюм, как и предполагал Николай, оказался дорогим удовольствием, его пришлось заказывать в Италии у какого-то уникального дизайнера, но дело того стоило: медведь получился одновременно и фантастическим, и достоверным. Мастер изготовил две шкуры — запасную на тот случай, если основная износится, — и приложил к заказу целый чемоданчик всяких средств по уходу за мехом.

— Дорого или дешево — это неправильная постановка вопроса, — назидательно заметил Фима. — Вопрос надо ставить так: стоит оно этих денег или не стоит.

— Стоит, — согласился Николай.

Кроме того, Фима нашел модельера, который сделал стилизованные костюмы — красивые, но облегченные по сравнению с реальной одеждой девятнадцатого века. Дорого обошлось и оборудование для спецэффектов, его тоже пришлось закупать за границей. В компании Никиты Скалона «РосИнтел», самой продвинутой компьютерной фирме Москвы, для Николая разработали специальную программу включения световых и шумовых эффектов.

Вера порекомендовала ему свою подругу Зину Мухамедшину как консультанта по прическам. Встретившись с ней, Николай узнал ту самую рыженькую девушку, которая тогда, двенадцать лет назад, пришла в загс и принесла ему страшную Верину записку. Оказалось, что она перебралась в Москву и стала парикмахером, мастером международного класса. Она сделала для спектакля несколько роскошных, очень дорогих париков из натуральных волос.

Николай заикнулся было о достоверности, и она, рассмеявшись, заверила его, что история прически входит в обязательный курс обучения, но, если он сомневается, она принесет ему справочную литературу. Он сказал, что вполне ей доверяет.

Очень хотелось поговорить с ней о Вере, но чутье подсказало: пытаться не стоит. Он лишь спросил, она ли делает Вере прически. Зина ответила утвердительно и прочла ему целую лекцию о разнице между французским, испанским, «ракушкой» и так называемым «чеховским» узлом. Николай всю эту массу совершенно не нужной ему информации выслушал и даже запомнил, потому что это касалось Веры.

Фима Мирошник твердо пообещал Николаю, что из бюджета не выйдет. В обход фирмы Кацнельсона он нашел мастеров-декораторов, которые сделали по эскизам Николая легкие театральные ширмы на рамах и движущиеся задники. Это была самая лаконичная и самая недорогая часть сценического решения, но именно она определила весь облик спектакля. Она же навела Николая на мысль устроить театр в театре — сцену с Истоминой. Он обратился за помощью к Великой Балерине.