– Не было Фёдора Алексеича! – зарыдала она. – Не было!

– Что за чушь?! – Басманов резко отпустил девку, рухнув рядом на ложе. – А где тогда этот чёрт шляется?

– Не ведаю, Алексей Данилыч, право! – моляще лепетала Дуня сквозь плач. – Да наказано мне Фёдором Алексеичем было, мол, сей ночью он делил со мной ложе! Право, Алексей Данилыч, смилуйтесь надо мной!

Басман-отец сплюнул на пол да уставился пред собой. В раздумьях почёсывал бороду старый воевода, но всё не мог и ума приложить, куда сын его подевался. За сим и застал его в дверях Малюта – медвежья харя его выглянула из коридора.

– Алексей, словом и делом! – призвал Григорий.

Басманов цокнул, поднимаясь с кровати да пройдя ж мимо двери, поваленной на пол.

– Я догоню, – отмахнулся Алексей.

Поглядел на то Малюта, на Дуняшу заплаканную – от щёки до чего алы да грудь вздымается неспокойно, усмехнулся тому да пошёл вниз, к братии своей, что уж у ворот заждалась.

Басманов же не находил в душе покоя, боясь и помыслить, какая нелёгкая, а главное, куда занесла его единственного признанного сына. В тяжких думах поднялся Алексей к царским палатам да тут же нахмурился, завидев настрой рынд. Стража непреклонно свела секиры и не допускала Алексея к двери даже столь близко, чтобы Басманов мог постучаться в царские хоромы.

– Вы, верно, впервой на службе, раз не признали, кто пред вами! – гнев вновь наполнил сердце и разум Алексея. – Доложите же, негораздки тугоумные, что Басманов просит царя!

Рынды было переглянулись меж собою. Не ведали они, как поступить.

– Вы, чай, вовсе оглохли? – вопрошал Алексей, вновь махнув на дверь.

* * *

Тяжёлый стон сошёл с запёкшихся губ Фёдора, когда он вырывался из тяжких оков гнусного сна. Давнёхонько так дурно не пробуждался младой опричник, хоть попойки и до службы при дворе делом были житейским. Заснув прямо за столом, Басманов устроился нехорошо, спина и шея гадко затекли. Фёдор еле выпрямился, пересиливая поднимающуюся в нём дурноту. Мутный взгляд быстро прояснился, и по спине пробежал холодок. Сердце Фёдора часто забилось, и слуга принялся искать взором своего владыку.

Ужаснулся Басманов и отпрянул, ибо сидел царь подле него, склонившись над писчим трудом. Тихий скрежет пера раздавался по покоям, покуда Фёдор боялся шевельнуться. За окном занялся уже ясный день. Стало быть, солнце взошло уже давно, и давно уж минул час, когда опричнику пристало явиться на службу. Оцепенение охватило Басманова, и не ведал он, как поступить нынче.

Царская рука замерла, и скрежет перестал. Фёдор было сглотнул, да в горле пересохло. Иоанн перевёл взор на молодого опричника. Отложив перо, царь подал руку, и Басманов припал к ней сухими горячими губами. Малейшее шевеление поднимало гул в отяжелевших висках.

– Не бойся, Федь, – произнёс Иоанн, – коли думаешь ты, что я в гневе, что нынче ты не средь братии на службе, а подле меня с похмела, так право, пустое.

С уст Фёдора сорвалась добрая усмешка.

– Царе… – сипло произнёс Басманов, положа руку на сердце, и тотчас же занялся сухим кашлем.

Иоанн слегка похлопал опричника по спине да указал на высокий кувшин. По царскому повелению полнился он холодной водой. Басманов тотчас же поднялся на ноги. Шаткая походка его всяко оставалась в меру резвой. Фёдор взял кувшин и, лишь раз качнувшись, воротился ко столу. Иоанн жестом упредил слугу, чтобы тот наполнил лишь свою чашу. Гнетущая тяжесть не дала приметить весьма скверной странности. Пущай, что чаша царская и пустовала, отчего-то владыка взял её в руку.

Едва Фёдор взял свою, поднялся оглушительный звон, и не было опричнику никакой мочи понять, что стряслось, что же выбило чашу из руки его и отчего же звон так чудовищно да беспощадно обрушился и заполонил всё вокруг. Басманов обхватил голову руками и согнулся, не слыша собственного крику, не то от резкого испугу, не то от боли, которую причинил зверский гул металла. Иоанн холодно взирал на слугу и бросил свою чашу на каменный пол. Еще раз вздрогнул Басманов, как вновь гулко разразился удар.

– Давай-ка потолкуем по-свойски, Фёдор Алексеич, – молвил Иоанн.

Молодой опричник насилу выпрямился. Голова по-прежнему была объята горячим терзанием поднявшегося звона.

– Хоть припоминаешь, о чём уж толковали накануне, пьянь презренная? – спросил Иоанн.

Владыка окинул ненавистным взором чаши, которые ещё покачивались на полу.

– О многом, добрый государь, – пробормотал Фёдор, свесив тяжёлую голову.

– Добрый государь? – оскалился Иоанн да ударил кулаком о стол.

Чуткий с похмела слух Басманова вновь воспринял тот удар много громче, нежели то было взаправду. Вставший гул едва ли не перекрывал речи царской.

– Ведаешь ли, шавка ты брехливая, что мне паче прочего в душу запало? – вопрошал царь, понизив голос.

– Неведомо, государь, – ответил опричник.

– Ты славный сын, Федюш, – Иоанн потрепал Басманова по голове, – славный, да язык твой без костей.

Опричник стиснул зубы до скрипу, когда владыка пребольно схватил его за волосы да грубо тряхнул.

– Милости просил за отца своего… То бишь то правда, что толки при дворе ходят о самодурстве моём, о гневливости? То же правда, то же не мнится мне, что средь братии моей, среди избранных мною верных друзей, которых люблю я паче средников… неужто правда? Неужто даже Лёшке, татарину проклятому, и тому нету веры? Неужто то правда, и как, как я должен был узнать о том? От щенка поганого! – бормотал Иоанн, много больше обращаясь сам к себе.

Всё мотал головой царь, будто бы и не верил вовсе ни единому слову, что глухо срывались с его уст. Не токмо царь, но и опричник страшился той злобной речи. Фёдор затаил дыхание, прикрывая рот рукой, боясь издать хоть звук. В тот миг раздался грубый голос, доносящийся из-за массивной двери царских покоев. Немудрено было признать, как Басман-отец уж требует, дабы его допустили к государю.

– Ох чёрт… – прошептал Фёдор, обернувшись на дверь.

– Лёгок на помине, – с улыбкой молвил государь. – От же не терпится мне услышать, что же Данилыч скажет? Взаправду ль сынка-то своего супротив царя…

– Пущай, – пробормотал Фёдор, опуская тяжёлую голову, – ежели царь мой не расслышал в речах моих ничего, кроме крамолы – быть по сему.

* * *

Сам государь приотворил дверь, ровно настолько, чтобы из коридора можно было разглядеть разве что при очень большом рвении часть стола, не боле.

Рынды исправно несли свой долг да исполняли наказ Иоанна – даже пред видным опричником Басмановым тяжёлые секиры были скрещены, да не пускали его к царю. Сам же владыка предстал босой да в скромном чёрном облачении.

– Боже