из них не странно, на свой манер?).

Словно алхимик,

ищущий в беглой ртути

философский камень,

я призван вернуть избитым словам —

этим игральным костям, гадальным монеткам —

чудесную силу времен,

когда Тор был богом и дрожью,

громом и заклинаньем.

На расхожем наречье дня

мне предстоит в свой срок рассказать о вечном;

заслужить почетную участь —

быть хоть отзвуком байроновской лиры.

Горстка праха, я должен стать нерушимым.

Если женщина примет мою любовь —

мои строки дойдут до десятого неба;

если она отвергнет мою любовь,

я обращу свое горе в песню,

горную реку, звенящую сквозь века.

Моя участь — самозабвенье:

быть мелькнувшим в толпе и тут же стертым лицом,

Иудой, которому Богом

ниспослан удел предателя,

Калибаном в болотной жиже,

наемным солдатом, встречающим свой конец

без трепета и надежды.

Поликратом, сжимающим в страхе

возвращенный пучиной перстень,

затаившим ненависть другом.

Восток мне пошлет соловья, Рим — свой короткий меч.

Маски, смерти и воскрешенья тысячекратно соткут и распустят мою судьбу,

и, быть может, однажды я стану Робертом Броунингом.

УТВАРЬ

Ставишь лестницу — и наверх. Не хватает одной ступеньки.

Что найдется на чердаке,

Кроме старого хлама?

Пахнет плесенью.

В слуховое оконце втекает вечер.

Задеваешь плоскую кровлю. Пол прохудился.

Брязно сделать шаг.

Половинка ножниц.

Брошенные инструменты.

Кресло-каталка кого-то из мертвых.

Подставка лампы.

Драный парагвайский гамак с кистями.

Сбруя, бумаги.

Гравюра со штабом Апарисио Саравии.

Старый утюг с углями.

Остановившиеся часы, отломанный маятник рядом.

Пустая пожухлая рама.

Картонная шахматная доска, изувеченные фигурки.

Жаровня с двумя рукоятками.

Тюк из кожи.

Отсыревшая «Книга мучеников» Фокса{291} со странным готическим шрифтом.

Фото с изображеньем уже любого на свете.

Истертая шкура, когда-то бывшая тигром.

Ключ от потерянной двери.

Что найдется на чердаке,

Кроме старого хлама?

Эти мои слова — монумент забвенью, трудам забвенья.

Прочностью он уступает бронзе и этим роднится с ними.

ПАНТЕРА

Ей вновь шагать своей стезей короткой,

Своей (о чем не ведает она)

Судьбою, что предопределена

Жемчужине за крепкою решеткой.

Несчетны те, кто побыл и исчез.

Но не исчезнет и не повторится

Пантера, вновь чертящая в темнице

Отрезок, что бессмертный Ахиллес

Когда-то прочертил во сне Зенона.

Холма и луга не увидеть ей

И в свежину дрожащую когтей

Не погрузить, вовек неутоленной.

Что многоликость мира! Не сойти

Ни одному со своего пути.

К СОЛОВЬЮ

В какой тиши староанглийских рощ

Или неисчерпаемого Рейна,

Какою ночью из моих ночей

Коснулся невозделанного слуха

Твой отягченный мифами напев,

О соловей Вергилия и персов?

Тебя до этого не слышал я,

Но наших жизней не разнять вовеки.

Ты означал скитающийся дух

В старинной книге символов. Марино

Назвал тебя сиреною лесов.

Ты пел из тьмы встревоженной Джульетте{292},

Среди латинских путаных вокабул

И в сосняке другого соловья{293},

Полугерманца-полуиудея,

С его печалью, пылом и смешком.

Тебя услышал Китс{294} за всех живущих.

И нет ни одного среди имен,

Подаренных тебе, что не хотело б

Стать вровень с этою бессмертной трелью,

Певец ночей. Тебя магометанин

Воображал кипящим от восторга,

Вздымая грудь, пронзенную шипом

Тобой воспетой розы, обагренной

Твоей предсмертной кровью. Век за веком

Ты длишь пустынным вечером свое

Занятие, певец песка и моря,

В самозабвенье, памяти и сказке

Горя в огне и с песней уходя.

ЕСМЬ{295}

Я — из познавших: он лишь прах, похожий

На тех, кто силится, вложив старанье,

Себя увидеть за зеркальной гранью

Или другого (что одно и то же).

Я — из познавших: на земле от века

Забвенье было карою глубокой

И незаслуженной наградой Бога

Для ярости и пыла человека.

Я — тот, кто мерил столькие дороги,

Но трудной, многоликой и единой,

Незримой и всеобщей паутины

Часов и дней не поборол в итоге.

Я был никем и не изведал рвенья

Клинка в бою. Я — эхо, тень, забвенье.

СОН АЛОНСО КИХАНО

Стряхнув свод сон, где за спиной хрипит

Сверкающая саблями погоня,

Он щупает лицо, как посторонний,

И сам не знает, жив или убит.

И разве маги, горяча коней,

Его не кляли под луною в поле?

Безлюдье. Только стужа. Только боли

Его беспомощных последних дней.

Сервантесу он снился, вслед за этим

Ему, Кихано, снился Дон Кихот.

Два сна смешались, и теперь встает

Пережитое сновиденьем третьим:

Кихано снится люгер, давший течь,

Сраженье при Лепанто{296} и картечь.

СИМОН КАРБАХАЛЬ

На ферме в девяностых мой отец

Встречал его. Они не обменялись

И дюжиной скупых, забытых слов.

Отец потом припоминал лишь руку:

Всю кожу левой, с тыльной стороны,

Бугрили шрамы от когтей… В хозяйстве

Занятие у каждого свое:

Один — объездчик, а другой — табунщик,

Тот — молодец орудовать арканом,

А Карвахаль был здешний тигролов.

Бывало, тигр повадится в овчарню

Или во мраке вдруг заслышат рык —

И Карвахаль пускается по следу.

Он брал с собой тесак и свору псов.

В конце концов они сходились в чаще.

Он уськал псов. Огромный желтый зверь

Кидался из кустов на человека,

Чья левая рука сжимала пончо —

Защиту и приманку. Белый пах

Зверь открывал, внезапно ощущая,

Как сталь до самой смерти входит внутрь.

Бой был неотвратим и бесконечен.

И гибель