– Ты сделал бы то же самое для каждого из нас, – сказал Метилий.

– Для каждого, кроме тебя, толстый ублюдок. – Пизон заулыбался, услышав, как товарищи подхватили шутку и начали подсмеиваться над Метилием, который постоянно жаловался на склонность к полноте.

– Пошли вы все, – сказал Метилий; огонь освещал его смеющееся лицо. – Я думал, тебя и дальше придется нести, но ты, похоже, полностью выздоровел. – Он уже держал чашку, от которой поднимался пар. – Если хочешь есть, поднимай зад.

– Иду-иду, – заворчал Пизон. Голова закружилась, боль за глазницами усилилась. Он глубоко вдохнул.

– Оставайся на месте. – Вителлий коснулся ладонью его груди.

– Все хорошо, – соврал Пизон и, стиснув зубы, подавил боль и тошноту.

Вдохнув несколько раз, он сначала встал на колени, а потом поднялся на ноги и с помощью Вителлия, осторожно ступая, добрался до костра. Когда он сел, голова опять закружилась, но Метилий поддержал его, протянув руку. Пизон заметил, что все смотрят на него. Шесть лиц, покрытых грязью и высохшей кровью. Боги, ведь он любит их, эти изможденные лица… Это его товарищи. Его братья. Его семья. Для него они значат больше, чем кто-либо другой в этом мире, не считая Тулла и Фенестелу. И они все еще живы…

– Держи. – От чашки в руке Метилия шел аппетитный запах. Из нее выглядывала ручка ложки. – Это моя, смотри не потеряй.

Пизон никогда не любил похлебку из полуразмолотого зерна или крупчатки. Ее ели в самых суровых условиях, когда нельзя было испечь хлеба, и на вкус она была хуже самой плохой овсяной каши. Однако кто-то добавил в похлебку чесноку. И нос уловил аромат душицы.

Пизон протянул руку к чашке – и тут же ощутил приступ тошноты.

– Не могу. Меня стошнит. Сами съешьте.

– Эти жадные шлюхины дети уже все сожрали бы, если б я им позволил, – сообщил Метилий. – Но я сберег ее для тебя. А они пусть представят себе, что угощаются сыром.

Вокруг костра засмеялись.

– И оливками, – сказал Вителлий. – И вином.

Пизон снова подумал о Саксе и помрачнел.

– Где мы сейчас?

– Все еще на дороге Длинных Мостов, – ответил Метилий.

– А германцы?

– Бóльшая часть осталась у обоза, как стервятники у падали. Самые дисциплинированные шли за нами; позже, несомненно, подтянутся и остальные. – Вителлий глянул на Пизона. – Есть и хорошие новости: дураки из нашего легиона опамятовались и присоединились к колонне. И Двадцать первый тоже. Перепугались, вздрагивают от каждого звука, но они здесь, в лагере.

– В лагере? – эхом отозвался Метилий. – Какая неуместная шутка. Помню…

– Не надо, – предупредил Пизон – в голову уже лезли мрачные воспоминания. – Мы все это помним.

В тот день, отогнав германцев, легионеры прошли около десяти миль, прежде чем Цецина отдал приказ разбить лагерь. Расстояние, которое они преодолели, равнялось половине обычного дневного перехода, но, по мнению Тулла, этого было достаточно. Армия не была уничтожена, и, если не считать потери обоза, не понесла тяжелых потерь. Его беспокоило, что валы не столь высоки, как надлежит, а ров всего по колено глубиной, но тут уж ничего не поделаешь, потому что почти весь инструмент остался в обозе. Тулл утешался тем, что, по крайней мере, входы в лагерь сами собой являлись ловушками. Стены с каждой стороны заходили одна за другую, образуя узкий коридор, который пришлось бы преодолеть неприятелю, и он был перегорожен валом из веток. Пока часовые бодрствуют, ночь пройдет без происшествий.

Тулл устал. Устал до предела сил. Ходьба, бег и сражение на болотистой местности лишают человека сил гораздо быстрее, чем в обычных условиях. Он выдержал, потому что должен был выдержать. От него зависела судьба солдат, и Цецина мог погибнуть, если б они не подоспели. «О боги, – подумал Тулл. – Теперь я за это расплачиваюсь». Каждая клеточка тела стонала, болела и пульсировала. Казалось, он весь пропитался своим по`том и чужой кровью.

Пожалуй, лишь один только раз центурион устал еще больше – в страшном бою на выживание в ловушке Арминия, после которого был еще похожий на бегство марш до Ализо… Тулл отогнал воспоминания. Размышления о том кошмаре ничего не дадут. Не стоит думать и о легионном орле, которого прячут где-то в этой проклятой земле. Лучше заняться делами насущными: прежде всего убедиться, что раненым оказана помощь, что остальные пребывают по возможности в бодром настроении и что каждый солдат хоть что-то поел и попил.

Тулл уже обошел половину когорты и прервал обход только потому, что побоялся, как бы тело не отказалось вдруг служить. Решив, что короткий отдых не повредит, он уселся на сложенном одеяле, глядя на шипящий в костре валежник. Несмотря на сырость, голодное ворчание в желудке и скудное тепло от мокрых дров, центурион и впрямь почувствовал себя лучше. Другое дело – удастся ли встать. Кряхтя и гримасничая от острой боли, вызванной движением суставов и мышц, Тулл поднялся. Подвигал бедрами в одну и другую сторону, стараясь расслабить сочленения, пока они не застыли намертво. Это помогло, но лишь отчасти. Суставы были не так подвижны, как, скажем, год назад. Уже не в первый раз Тулл пожалел, что не ценил молодость, как она того заслуживала. Физическое здоровье тогда просто было, и всё, за ним не приходилось ухаживать. Выздоровление от ран проходило само собой и не требовало особых усилий. «По крайней мере, я поумнел, – сказал себе Тулл. – А тогда был дураком». «Если это так, – усмехнулся внутренний голос того, молодого Тулла, – то что, во имя преисподней, ты тут делаешь?»

Ответа не нашлось.

Центурион старался не поддаваться унынию. Потери значительные, однако не катастрофические. Арминий не погиб, но его замысел убить Цецину сорван. Обоз потерян, но вся армия, включая мятежные легионы, собралась на этом месте. Моральный дух невысок, но и до отчаяния далеко. Тулл хотел надеяться на лучшее, но знал: еще один день тяжелых боев, и легионеры могут сломаться.

– Ты что-нибудь ел? – послышался голос Фенестелы, а затем и сам он появился из темноты.

– Моя еда осталась в обозе. Вместе со старым Амбиориксом, – ответил Тулл. Хорошо, если галл умер быстро… Ноздри его зашевелились. – Ты что там прячешь?

Фенестела вытащил из-за спины аппетитный кусок окорока.

– Вот что.

Рот Тулла наполнился слюной.

– Ты где раздобыл его, собака?

– У меня свои источники. – Это был обычный ответ Фенестелы. Он принялся нарезать мясо, орудуя кинжалом. – Держи.

– Клянусь задницей Юпитера, это вкусно, – сказал Тулл, усердно работая челюстями.

– Голодный человек – никудышный критик, – усмехаясь, ответил Фенестела. – Это мясо видало лучшие времена. Но пусть уж такое, чем ничего.

Дальше они не разговаривали, пока не съели всё до крошки.