– Сударыня, даже если вы подойдете ко мне с ножом, я покорно подставлю шею, – смиренно сказал он, ласково взяв мою руку и поцеловав кисть, разжимая пальцы и целуя каждый из них. Я высвободила руку из его железной хватки и, смутившись, молча промыла рану, не смея больше поднять на него глаз. Я покраснела, представив, что сейчас придется касаться его плеча руками, перевязывать его. Но раз уж я взялась за дело, надо продолжать.

– Вы неосторожны, герцог, вы обещали вести себя благоразумно и не выполнили данного слова. На поле боя вы, верно, наводите ужас на войска арабов, но мало того, вам и меня удается смутить, – сказала я, чтобы хоть как-то заполнить воцарившееся между нами молчание. Раненые все прибывали и прибывали, нужно было торопиться, но мне было приятно находиться с человеком, который был влюблен если не в меня, то в героиню, которую я играла. Еще ни один мужчина не ухаживал за мной так и не смотрел, как он. Я поймала его взгляд и взяла бинты. Туго затягивая повязку на его плече, я увидела, что он смеется, и тоже засмеялась.

– Донна, как же вы изменились, – вдруг сказал герцог.

– Вот как? – машинально проведя рукой по лицу, спросила я, – я постарела? Похудела?

Он снова улыбнулся. И я удивилась, прочитав в глазах мужчины столько нежности.

– Вы стали еще красивее, – возразил он, – но больше всего вы изменились внутренне. Вы смягчили свой характер, стали более открытой, чем были прежде.

– Неужели я была так строга с вами? Мой бедный друг, мне жаль, – я завязала на плече герцога кокетливый бантик. Силач и бантик выглядели забавно. – Прошу вас удержаться от резких движений в течение нескольких дней. Мне пора. Я должна помочь другим.

Он был замечательным человеком, необыкновенным, совсем не похожим на остальных. Одаренный, талантливый, внимательный и искренний. И я вдруг подумала, глядя на герцога, на то, как он устало облокотился на стол, поглаживая раненую руку, что хотела бы полюбить его, и сердце сжалось от внезапной нежности, наполнившей душу. Оля, приди в себя. Он любит Анну. Я отвернулась и поспешила туда, где меня ждали кровь, боль и смерть.

Погибло так много народу, что большинство шатров пустовало, самые большие из них герцог велел поставить возле моей палатки, там размещали тяжелораненых рыцарей. В эти дни я пожалела, что не пошла учиться в медицинский – я чувствовала себя совершенно беспомощной перед этими людьми. Они-то ждали от меня чуда, а я ничем не могла им помочь. Ну, сами посудите, колотые и резаные раны я еще могла перебинтовать, остановить кровотечение. Но если были задеты внутренние органы, если были обнажены кости или перебиты конечности, я уже ничем не могла помочь этим несчастным. Некоторые были обожжены: сарацины выпустили греческий огонь несколько раз, но ожоги все же казались пустяками по сравнению с общей картиной ранений. У одного из рыцарей была снесена нижняя челюсть, она болталась только с одной стороны на сухожилии, ужасное зрелище. Он умер наутро, после целой ночи мучений, когда его жалобные крики раздавались по всему лагерю.

Мэтр Конш не справлялся с количеством тяжело раненых, меня настигло то, чего я боялась: смерть приходила за людьми у меня на глазах, тускнели глаза, последний вздох, последний стон, последняя судорога, последнее пожатие руки, безнадежность и страх, мольба во взгляде. И я ощущала себя никем, бессилие опускалось мне на плечи. Я не могла помочь. Не могла. Оставалось лишь быть свидетелем ухода. Тень смерти задевала меня своим холодным крылом, унося душу прочь, оставалось лишь содрогаться от ее прикосновения.

Вадик вернулся с боя целым, не считая пары царапин, и бесконечно счастливым: ему удалось раздобыть капсулы с греческим огнем, и уже на следующее утро по просьбе короля он и инженеры приступили к опытам с огнем и машинами для метания.

Всю ночь я перевязывала пострадавших рыцарей, Николетта сначала помогала мне, потом я отправила ее к Кате, девушка напоила ее отваром и легла спать в шатре. Я передвигалась по лагерю с факелом и саквояжем, глаза слипались, я уже решила закончить свой обход и напоследок зашла проведать герцога. Не знаю, видел ли кто, как я входила к нему в шатер, но я шаталась по лагерю сутками, и, по-моему, не было такого шатра, куда бы я не заглянула. Герцог показался мне больным, он очень удивился, увидев меня так поздно у себя, но вопросов не задавал.

– Вы – истинное спасение от всех кар египетских, донна. Вы как ангел: стоит вам появиться, мрак отступает и боль уходит.

Я покачала головой. Он был просто невыносим. Устанавливая факел на специальную подставку, чем-то напоминавшую чугунную вешалку, я ответила ему, показывая на огонь:

– Это – факел, и он дает свет. А это, – я достала флягу, – лекарство. И боль уйдет, если вы его выпьете. Как видите, я здесь совсем ни при чем.

– И как истинный ангел, вы скромны и прекрасны.

– Вы меня заставляете краснеть, это нехорошо с вашей стороны.

Я посмотрела на плечо герцога и нахмурилась: оно припухло и потемнело. Должно быть, из-за того, что когда его задели мечом, повредилась железная пластина доспеха, и эти искореженные куски железа еще глубже и шире разворотили рану. Герцог смотрел на меня, пока я перебинтовывала плечо. Потом мне пришлось уговаривать его принять лекарство. Видимо, роль слабого пациента моего друга совсем не устраивала, он привык быть сильным и решительным, но рана лишила его мощи.

– Кто вы, донна Анна? – услышала я его шепот, и холодок пробежал по спине. Рука, державшая стеклянную бутыль, дрогнула, в кубок пролилось больше лекарства, чем я рассчитывала. Я боялась поднять на него взгляд. Он взял у меня из рук кубок, бутыль с лекарством, поставил их на стол, посадил меня в кресло напротив табуретки, на которой сидел. Я покорно села. Внезапно я поняла, что устала притворяться. Рука герцога мягко легла на мои руки.

– Жизнь у нас только одна, Гийом, – прошептала я. – Я – это я.

Робея, я подняла на него взгляд. Он ласково смотрел на меня, в свете факела его лицо излучало тепло и любовь.

– Я знаю только, что вы та, кого я люблю. Я был влюблен в донну Анну из моей юности, как мальчишка. Все, что я делал в этой жизни, донна Анна, я делал ради любви к вам. Ради вас я творил и творю, потому что вы мое вдохновение. Ради того, чтобы погибнуть в бою и излечиться от болезненных воспоминаний о вас, я принял крест. Вы правы, я действую не ради веры, а ради любви. Я хотел забыться, хотел забвения. И, отправившись в поход, чтобы умереть, я встретился с вами. С донной Анной моей зрелости. И я захотел жить. Я хочу жить, чтобы любить вас, Анна, даже если вы не любите меня. Отправляясь в бой, я больше не жажду смерти, я хочу жить. Вы думаете, это вселяет страх? Нет, это придает мне смелость, потому что я сражаюсь за вас, я борюсь с каждым своим врагом за вашу любовь.

Я вздохнула с облегчением и улыбнулась ему.

– Я знаю, донна, – смиренно продолжал он. – Вы мой друг. Но как чудесно звучит мое имя в ваших устах. Еще раз…

– Вам нужно поспать, Гийом.

Герцог слушал меня, закрыв глаза от удовольствия.