«Преступник, лжец, вор». Наверное, это совесть. Стыд. Людвиг мог бы сказать правду: «Ни для кого никогда я не сочинял ничего, что столь сильно разрывало бы мою душу». Но ведь правда краденая.

– Вредный и ветреный! – Джульетту, впрочем, устраивает и прозвучавший ответ, и поцелуй. Приняв их за «Да», она подхватывает Людвига под локоть и тащит дальше, на боковую дорожку, мимо зарослей отцветающей белой сирени. – Пойдем, пойдем туда!

Людвиг покорно идет, с нежностью рассматривая ее курчавый затылок в ореоле жемчужных шпилек. Прыгают локоны, сжимают руку тонкие пальчики, почти не приминается трава под бархатными туфельками. Джульетта, Джульетта… как бы ему хотелось быть для нее Ромео, а не Командором. Сочинить что-то, что действительно было бы о ней.

Милая.

Не водись с Тайным народом.

– Сгинь, пропади, – шепчет он одними губами, но Джульетта то ли слышит, то ли чувствует: оборачивается.

– Что?..

– Это я комарам, – откликается он, помахав перед лицом второй рукой.

– Дурачок, они тебя не понимают! – фыркает Джульетта и снова тащит его вперед. – Я думаю, они как иностранцы: у них свой язык.

Сирень не просто отцветает – она уже хрупка настолько, что от любого движения осыпается на волосы и на плечи. Соцветия еще смутно пахнут, напоминают хлопья снега, и Людвиг не пытается их смахнуть. Джульетта ведет его дальше. У нее определенно есть цель.

Когда они минуют узкую беломраморную скамейку, ножки которой сделаны в виде крайне уродливых львов, – рукой Дейма, – Джульетта бросает там букет. Так трепетно собирала… так легко избавилась. Понуривают головки дельфиниумы, чуть не плачут розы. Одна лилия пытается сбежать, упав в сторонку.

– Не хочешь украсить ими комнату? – удивляется Людвиг.

– Нет, – капризно отзывается она. – Скучные. Их и вокруг слишком много!

– Зачем тогда срывала? – мягко уточняет он, подбирая пестрый букет.

– Не знаю! – Она дергает плечиком, потом улыбается. – Ладно, подари тете или Пепе[75]. Они будут рады. Или нет, давай Терезе, она дурнушка, ей почти не дарят цветов!

Дурнушка? Неправда, Тереза, несмотря на легкую сутулость, мила, но Людвиг не спорит. Джульетта вроде бы дружна со всеми кузинами, но кое-чего ей не скрыть. Она считает Терезу слишком «сухой» для своих лет. Жозефина тоже не хохотушка, но с ней иначе: за ее строгостью прячется малышка, повзрослевшая слишком рано; такова печать многих юных особ, выданных замуж с излишней разницей в возрасте. Жозефина преображается, когда поет и играет с Людвигом; Жозефина осторожно расцветает прямо сейчас, у него на глазах, когда ее подневольный брак медленно, но верно обращается в союз по любви. Дейму сорок восемь, но духом он истинный Оберон; у него лихая седеющая грива, тяжелые загадочные улыбки и размашистые жесты вояки. Свою Пепе он ваяет в скульптуре, собирает ей механических птиц, сам срезает букеты – всегда белые, всегда пьяняще-душистые и аккуратные. Он добр и терпелив, каждым поступком будто пытается выманить назад восторженную девочку, которую когда-то встретил в собственной галерее гофмановских диковин, – и у него получается. Позавчера утром Людвиг видел, как они танцуют в зале, полном механических органчиков, в огромном пятне солнца, под какую-то из фантазий Моцарта. Тереза же… Тереза словно сторонится всех на свете юношей и мужчин, хотя в доме их полно, один другого интереснее. Даже Людвиг чувствует ее нервозность, просто склоняясь ближе и помогая правильно поставить пальцы на клавиши. Зато Тереза восхищена Плутархом и Плинием, «Тараром» и Походом женщин на Версаль. Однажды, выпив слишком много игристого, она призналась, что у нее всего две мечты: «Сделать мир мудрее» и «Совершить подвиг». «А замуж?» – спросила такая же подгулявшая Джульетта, но Тереза, наградив ее тем самым «сухим» взглядом, отрезала: «Никогда не пойду за того, кто хочет иного»[76]. Возможно, ей стоило бы родиться мужчиной – проще жилось бы в этой семье. Людвиг тогда глядел, слушал украдкой и недоумевал: как может роднить этих двоих хотя бы одна капля крови?

– Да… Терезе безопаснее, – старается Людвиг обратить все в шутку. – Граф все-таки ревнивец, с него станется меня поколотить. Или набить шестеренками, как автомат.

Хихикнув, Джульетта прибавляет шагу; Людвиг идет следом, думая – с умилением и недоумением сразу – как же она переменчива, как неверна порывам и как резко судит о людях. Сущий ребенок, а еще назвала ветреным его! У них было столько веселых минут за эти месяцы, столько шуток и перепалок, столько сплетен. Каждая встреча – праздник; все время звенит в ушах ее игристый смех. В этом она совсем непохожа на…

– Исчезни, – снова шепчет он.

В этот раз Джульетта не оборачивается: уже отвлеклась и, скорее всего, вообще забыла про беседу.

– Во-от! – Она показывает вперед. – Смотри, какие красивые! Они почему-то всегда оживляются под вечер! Наверное, из-за этих мерцающих жучков!

Они незаметно подошли к пруду, над которым действительно мечутся желто-зеленые искорки – светляки. Они не спускаются к густой сине-зеленой ряби – витают на расстоянии, словно дразнясь, а вода волнуется в ответ: в толще снуют крупные серебристые силуэты. Рыбы. Иногда они тщетно пытаются достать светляков. Пруд действительно полон рыб, есть даже ощущение, что им тесновато в такой толпе.

– Не знал, что их столько… – растерянно говорит Людвиг: у пруда он бывал редко.

Раздается плеск – прыгает и, не поймав светлячка, падает назад очередной силуэт. Сердце легонько сжимает эхо слов: «…жалкий карп». Да сколько еще мучиться? Прошел почти год.

Джульетта садится на траву, Людвиг, поняв, что ради этого зрелища она и пришла, вздыхает и следует ее примеру. К чему пустые сетования? У воды красиво, светляки – живое созвездие, рыбы – армия крестоносцев в серебряных кольчугах. И вот рыцари глядят печально на звезды, загадывают вернуться домой живыми, а потом…

– У нас в доме бывал ученый старичок из Генуи, – бодро заговаривает Джульетта, – так вот, он считает, что рыбы глупые-глупые: не умеют ни соображать, ни помнить. Думаю, он прав. Смотри, как они открывают рты!

И она, дернув Людвига за рукав, чтобы привлечь внимание, передразнивает рыб: округляет губы, выпучивает глаза. Она чудо как хороша, даже с такой гримаской. Людвиг смеется почти искренне.

– А что ты знаешь о них? – интересуется Джульетта строго. – Люблю ученых мужей…

Еще одна рыба прыгает за светляком, падает, сверкнув чешуей и плеснув хвостом. Людвиг скользит взглядом по расходящимся в этом месте кругам.

– Я… – Он осекается. Он хорошо помнит, как посмеивались знакомые над той самой легендой. Но Джульетта – особенная. И разве это – вечер, свет, серебро – не хороший момент, чтобы еще приоткрыть ей сердце? Поколебавшись, он произносит: – А я слышал, некоторые из них потом становятся драконами.