бездарность мышиного писка. Хоть бы пара аккордов! Хоть один искренний фрагмент, дышащий чем-то, кроме бестолкового подражания покойнику, запоздало ставшему модным! Когда же мальчишка переловит всех своих грызунов, когда уже начнет играть хотя бы что-то другое?..

– О мое сердце, – шепчет Джульетта. – Эта соната гениальна…

– Что, как моя Лунная? – шутит Людвиг, ожидая определенный ответ. – Про нее ты ведь тоже говорила… у тебя вообще все гениальное.

– Ну да… да, – с запинкой отзывается Джульетта и опускает глаза. Людвигу неловко, он понимает, что обвинил ее во всеядности, и собирается уже извиниться, но она опережает: – Прости, я так давно его не видела… забыла, как люблю его мелодии! Я будто пьяна немного, представляешь?

– Представляю, – тихо откликается он, пытаясь разглядеть ее лицо. Заставляет себя улыбнуться: – Нет ничего чудеснее, чем видеть, как наши друзья расправляют крылья, правда?

И держать их за руку в этот момент. Его с Джульеттой пальцы переплетены.

– Да!

Граф заканчивает игру и, прежде чем тишина взрывается аплодисментами, улыбается в зал. Карамельная принцесса мгновенно вскидывается – будто улыбка послана ей, только ей. Может быть. Все-таки они друзья детства. Галленберг влюблен в итальянские земли, мечтает жить там, постоянно ездит туда за вдохновением. Джульетте очень отзывается эта любовь; Людвига скорее раздражает, хотя он прекрасно помнит, как сам грезил – и ныне немного грезит – Парижем. И вот теперь Джульетта, вырвав руку, лихорадочно хлопает. Губы ее, округляясь, шепчут слова восторга. Людвиг хлопает тоже, но едва ли владеет лицом: скорее всего, оно опять мрачнее тучи. В голове отстукивает недавнее: «Ну да».

Так Джульетта сказала? Откуда ощущение, будто на языке ее вертелось жестокое: «Лучше!»? Нет, нет, у нее хороший вкус… Людвиг сжимает в кулак руку, за которую карамельная принцесса прежде держалась, и желудок предательски сводит, потом колет.

Аплодисменты и одобрительные крики не прекращаются. Хочется сплюнуть и отряхнуться, будто невидимые мыши бегали не по фортепиано, а по телу. Проклятье… откуда злоба? Этого дома, этого вечера, этого бездарного, но безобидного мальчика она недостойна.

– Голова все еще болит, – выдыхает Людвиг. – Я пройдусь, а ты наслаждайся!

– Бедняжка… – рассеянно повторяет Джульетта, не поворачиваясь и не переставая хлопать.

Благо сидят они в одном из последних рядов. Нетрудно выбраться к двери в сад, никого не потревожив. Все время, пока Людвиг уходит, над террасой звенят оды мышиному писку, а когда витражная дверь затворяется, из-за нее доносятся первые аккорды новой пьески – на этот раз еще приторней, как засахаренные розы. Концерт продолжается. Приходится миновать пару аллей, чтобы найти вожделенную тишину. Сразу становится легче, расслабляются мышцы – оказывается, все это время они дрожали как натянутые струны. Да что такое? И во рту сухо, и в груди печет… несварение от плохой музыки?

Стоя на перекрестье двух дорожек, Людвиг пытается решить, куда пойти – к пруду или в Именную рощу. Выбирает рощу, но едва отдает себе отчет в выборе. Мысли заняты совсем другим: он захлебывается в смутной буре. Ему противно, страшно от самого себя.

Это зависть? Граф юн, красив, его родные живы, а кровь чиста. Но он обделен талантом, чему завидовать? Людвигу в этом доме рукоплескали так же, в столице – больше. Он не страдает от нехватки признания, мальчишке лететь до него, как де Бержераку до луны, и, скорее всего, он не долетит. Тогда ревность? Нет, нет ничего нелепее, чем ревновать кого-то к друзьям детства. Джульетта обнимает Галленберга. Хватает за руку. Кормит ягодами с рук. Это ничего не значит, она поступает так со всеми. А Людвиг пока даже не сделал ей предложение. Она ничего ему не должна.

Отчаяние! Людвиг спотыкается, прибавляет шагу и глядит вперед – молодые деревья приветствуют его шелестом. Отчаяние, вот что он чувствует, а оно дает уголок и зависти, и ревности, и гневу и, тоске. Отчаяние от приступов глухоты и болей то в одной части тела, то в другой. От осознания, что к тридцати у него нет дома. От беспощадной правды: перелетные птицы, которые чуть что снимаются с мест, не женятся на карамельных девочках, привыкших к шампанскому и клубнике. Отчаяние оттого, что ветер дует, дует, и на самом деле… ему это нравится. Он мог бы, как Бонапарт, провести жизнь в походах, если бы каждый что-то приносил. Правда, Бонапарт-то успевает и любить, и женщины не бегут от него, как…

– Пропади, – шепчет Людвиг, идя мимо первых деревьев. Ищет в темноте свое, понимает, что забыл дорогу, и, чувствуя себя выжатым, садится под первое попавшееся. – Плевать…

Он ощущает лопатками шершавый ствол. Прислоняется затылком; запрокинув голову, глядит вверх. Над ним простираются алмазной вышивкой звезды, одна другой ярче, какие-то южные. Их точно тоже привез Галленберг, не в подарок ли Джульетте?

Людвиг вздыхает, в который раз пытаясь представить идиллическую картинку – общее будущее. В каком доме они будут жить; каким будет Джульеттино домашнее платье; что они станут есть на завтраки и ужины; кто у них родится первым – мальчик, девочка? Он слышал: если представить мечту в деталях, она непременно сбудется. Но почему-то сложно, с каждым разом сложнее, образы рассыпаются. Более того, от них хочется отмахнуться, заменив светлые уютные силуэты бархатной морозной темнотой. Людвиг ненавидит планировать – наверное, дело в этом. Устал, пока опекал братьев и пытался рассчитать каждый дукат, слово, сочинение. Очень устал и ни за что не вернулся бы к этому, если бы чертовы Каспар с Нико не растравили ему душу два года назад. Не было бы ничего. Он не оказался бы в яме уныния, не запутался бы в чувствах к карамельной принцессе, а главное, не поссорился бы с…

– Прочь, – выдыхает он сквозь зубы, жмурится и бьет кулаком по росистой траве. – Прочь, я сказал!

– Ох, – неожиданно звучит почти над головой. – Боже, извините, что побеспокоил, мой друг, я пойду…

Знакомый низкий голос, полный одновременно участия и ужаса, никак не вплетается в звездное безмолвие рощи. От первых же слов Людвиг вздрагивает, бьется затылком о дерево, скорее распахивает глаза – и действительно видит в паре шагов Сальери. Тот заложил руки за спину и, судя по виду, зарекся подходить ближе. Да что такое? Какие демоны сегодня ополчились против Людвига? Он спешно мотает головой. Понимает, что в движении больше от блохастого пса, чем от воспитанного молодого композитора, пытающегося сказать: «Что вы, не переживайте, это я не вам, вам-то я рад!» Он глубоко вздыхает, преодолевает замешательство – и произносит это вслух, осторожно добавив в конце:

– Что, тоже мучаетесь… головной болью? – Паузы