Лязгают зубы, из губы хлещет кровь. Вместо вскрика – только свистящий выдох и хрип-вой.

– Я тебя ненавижу.

– Все же есть в вас, дикарях, что-то ущербное. – Поблескивающий сапог лениво ступает в натекшую красную лужу. – Что-то, что не дает вам ценить благодеяния, что-то, заставляющее кусаться и орать, даже – особенно! – когда вас пытаются спасти от вашей же глупости.

Пленник лежит с закрытыми глазами. Силы ему изменили. Тело, сухопарое и жилистое, прошибают одна за другой короткие волны дрожи.

– Где теперь твои союзники, Франсуа? – Над ним снова склоняются, с участливым видом, будто хотят потрепать по свалявшимся черным волосам и помочь встать. – Где те, кто лакомился вашим сахаром и обещал вам оружие, поддержку? Где?

– Там, куда ты никогда не сунешься, а если сунешься, то проиграешь. – Пленнику все же удается разлепить губы. – Это совсем не то, что маленький островок…

– Бедный, бедный дикарь. – Качая головой, стоящий над ним опять распрямляется. – Запомни. Ваши маленькие островки – это только плацдармы для таких, как мы.

Пленник не шевелится. Цветки в его венце сворачиваются и увядают на глазах.

– Что ж, приятно было встретить тебя и помочь обустроиться. – Второй сапог тоже наступает в красную лужу, и путь уходящего отмечает цепочка следов. – Отдыхай, будь как дома, смотри не простудись и…

– СТОЙ! – Собрав силы, пленник вскакивает, кидается следом, забыв о цепях, но грохочущий лязг возвращает его к реальности – грубо бросает назад.

– Да-да?.. – Под этот снисходительный вопрос, сопровождаемый добродушной улыбкой, пленник снова падает на колени, не удержав веса оков. Весь подбородок его в крови, но глаза лихорадочно горят на черном, будто обугленном лице.

– Дикари победят тебя однажды, – шепчет он. – Обязательно. А весь тот мир, который ты зовешь просвещенным, тебя проклянет. Вслед за мной.

– М-м. Многообещающе. – Рука поправляет волосы, а с ними – маковый венец. Несколько бутонов медленно раскрываются от соприкосновения с окровавленными пальцами. – Пожалуй, я тебя еще навещу, чтобы послушать твои пророчества и проклятья поподробнее. Ты ли запрещал вуду? Пока же до встречи.

Он выходит, больше не оборачиваясь ни на крики, ни на звон цепей. Только когда затворяется дверь, пленник перестает биться, тяжело отползает к стене, приваливается к ней и замирает, неудобно, неестественно подогнув ноги. Грудь под изорванным мундиром вздымается. Ему, привычному к тропикам, тяжело глотать каменную затхлость. Красный венец сползает на лоб. И начинает медленно распадаться на отдельные цветки.

Серебристый силуэт отделяется от теней. Когда женщина замирает над пленником, он открывает глаза – но глядит сквозь нее. Через континент и море. На свой дом.

– Мы не будем рабами, – шепчут багровые губы. – Нет. Никогда.

Женщина кивает. Но он этого не видит.

Сколько я не писал тебе, мой друг? Половину зимы и почти целую весну. Все это время я тешился надеждой, что твой ледяной облик сотрется из памяти, что его вытеснит солнечное сияние карамельной принцессы. Принцессы, принцессы… в день расставания я ведь назвал так и тебя. Заколдованная принцесса. Да, я так сказал. Ты обиделась?

Я видел тебя во сне сегодня, в странном сне. Снова в тюрьме, еще более отвратительной, чем обитель дофина: там не было даже окон, сырость оседала на коже вонючей пленкой, а за стенами ветер будто летал среди гор и бился о них. Могло ли это быть, скажи? Кого, кого держат в горной крепости? Кто? С каким злом ты вновь соприкоснулась без меня?

С тобой был темнокожий. Избитого, оборванного, его приковали к стене. Туземец, иначе не скажешь, но в останках офицерского мундира – страшное, болезненное зрелище, не сам он, а его сломленная воля. Ты опустилась с ним рядом, положила руку на лоб и помогла уснуть, а я задохнулся от той же ревности, коей страдал, даже пока верил, что наша связь неразрывна. И вот… ты выбираешь похожих на меня. Похожих, что-нибудь всегда совпадает: имя ли, смуглость, дикость, страсть. Это могло бы льстить мне, если бы я не понимал, как обманываю себя. Ты выбирала кого-то задолго до меня. И продолжаешь сейчас, когда тебе нет до меня дела. Жестокая.

Что Джульетта? Может, тебе интересно. Я провел с ней, не разлучаясь, лето и часть осени и потом, в Вене, каждую свободную минуту бежал к Брунсвикам. Скоро мы опять поедем за город той же веселой компанией, прибавится разве что первенец Жозефины. Я все больше люблю это семейство. Я забросил многих друзей, которых удостаиваю теперь только письмами, и в письмах тоже воспеваю Джульетту, чтобы выглядеть как можно счастливее. Джульетта, Джульетта, Джульетта! Время идет. Помнишь свои варварские слова, «Почему бы тебе не жениться?»? Так вот, зыбкие мысли о том, что, в общем-то, мне правда пора связать с кем-то судьбу и что я нашел лучшее создание, нежное и понимающее красоту, в последние месяцы крепли. Два обстоятельства мешали им воплотиться: первое – страх за мой слух и второе – что я все же не отношусь к кругу, человеку из которого родовитые Гвиччарди отдали бы дочь. Из неблагородных их прельстил бы разве что кто-нибудь спящий на золоте вроде Гайдна или Сальери. Я же… что сказать, я выскочка. Выскочка со свекольной грядки, и братья давно советовали мне отступиться. А я…

Впрочем, пустое. Пустое, не думай, что я сетую. Дальше я все расскажу.

Я сильнее, чем кажется, клянусь. Я перенес столько невзгод с детства; меня столько попрекали, попирали, бросали. Я закалился. Поэтому простое осознание – что желаемого мне не дают достичь обстоятельства, что я безроден и безродным останусь, что я не принадлежу до конца даже себе, не то что карамельной принцессе, – поначалу не огорчало меня. Ведь казалось, я любим, действительно любим живой девушкой, той, для кого все препятствия временные. Той, которая меня веселит и слушает, приоткрыв рот. Той, кто – в отличие от тебя! – подарила мне свой портрет, в медальоне. Той, кого я сделал соучастницей в краже сонаты… впрочем, в краже ли? Нужна ли тебе моя музыка? Как я наивен, факты ведь беспощадны: два года ты не являла себя. Я не видел тебя нигде, кроме снов, я ненавижу субботы – все еще ненавижу, помня, какими они были раньше. И… я не излечился, какое бы имя ни носила моя болезнь. Я скучаю, моя ветте. Я разрушил бы тот горный замок и спас бы того темнокожего, если бы это подарило мне одну твою улыбку.

Но все чушь. Хватит об этом, я собирался писать иное.

Жилье я опять сменил, ты не найдешь меня на Тифер Грабен, если вдруг