время Афины превратились в процветающий и могущественный город, а его жители привыкли считать демократию естественной и нормальной для себя формой правления. Демократическая модель по-прежнему была редкостью в греческих городах, большинство из которых управлялось узким или широким кругом олигархов. Афиняне из высших сословий принимали демократию, сами участвовали в борьбе за лидерство или просто наблюдали за ней со стороны. И разумеется, почти все ведущие афинские политики вплоть до начала Пелопоннесской войны имели благородное происхождение.

АРИСТОКРАТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Однако некоторые из аристократов так и не избавились от своего презрения к народоправству – предрассудка, имевшего глубокие корни в греческой традиции. В гомеровском эпосе именно благородные принимали решения и отдавали приказы, а простолюдины знали свое место и повиновались им. В VI в. до н. э. поэт Феогнид Мегарский, будучи аристократом, с горечью писал о политических и социальных переменах, разрушивших привычный ему мир, и в IV в. до н. э. противники демократии все еще находились под мощным влиянием его взглядов. В зависимости от происхождения Феогнид разделял людей на два типа: добрые и благородные с одной стороны и дурные и подлые – с другой. Поскольку лишь благородному присущ разум (гноме) и почтительность (айдос), только такой человек способен к умеренности, самоограничению и честности. У народных масс эти добродетели отсутствуют, и потому они бесстыдны и заносчивы. Более того, хорошие качества нельзя привить воспитанием:

Смертного легче родить и вскормить, чем вложить ему в душу

Дух благородный. Никто изобрести не сумел,

Как благородными делать дурных и разумными глупых.

…

Если б умели мы разум создать и вложить в человека,

То у хороших отцов злых не бывало б детей:

Речи разумные их убеждали б. Однако на деле,

Как ни учи, из дурных добрых людей не создашь.

(Феогнид, Элегии 429–438)[40]

Среди представителей высших афинских сословий также пользовались популярностью идеи фиванского поэта Пиндара, жившего во второй половине V в. до н. э. Смысл его текстов перекликался с воззрениями Феогнида: люди благородного происхождения по своей природе превосходят массы в том, что касается интеллекта и нравственности, и это различие невозможно преодолеть с помощью образования:

Кто рожден в доброй славе,

Тот тверд и весок,

А кто перенял ее,

Тот темен,

Тот дышит то тем, то этим,

Тот не сделает твердого шага,

Тот лишь пригубит тысячу тысяч подвигов бессильным к свершению духом.

(Немейские оды 3.75–81)[41]

Лишь человек, мудрый от природы, способен к пониманию:

Мой тул исполнен стрел глашащих,

И разум гласу слух сему,

Но звон их разумом летящим

Не внемлет темный муж ему.

Хвала природному пииту –

Но слову, худогом излиту,

От сердца ль полного хвала?

То слово –    вранов крик бесчестных,

Теснящихся в зыбях небесных

Вкруг громовержцева орла.

(Олимпийские оды 2.143–152)

В умах, сформированных подобными идеями, демократия представлялась в лучшем случае глупой, если не бесчестной и безнравственной формой правления. Афинская полития – памфлет, написанный в 420-е гг. до н. э. неизвестным автором, которого часто называют «Старым олигархом»{7}, – обнажает то недовольство, которое испытывали некоторые граждане Афин во время войны: «Об афинском же государственном устройстве, которое они избрали для себя, этот род устройства я не хвалю, потому что, выбрав себе его, они выбрали, что подлая чернь (пониры) находится в лучшем положении, чем честные граждане (христы)» (1.1)[42]. Они бросают жребий для назначений на должности, которые не требуют риска и оплачиваются жалованьем, но оставляют выборными опасные посты стратегов и гиппархов, чтобы их могли занимать «лица наиболее могущественные» (Афинская полития 1.3).

Чего люди, подобные «Старому олигарху», желали бы для своего государства, так это эвномии[43]. Этим словом свою систему правления называли спартанцы, и его же Пиндар применял к олигархии Коринфа. При такой системе лучшие и достойнейшие устанавливают законы, а честные сдерживают негодяев. Честные «будут… не позволять безумцам ни участвовать в совете, ни произносить речи, ни принимать участия в народном собрании. Именно благодаря этим хорошим средствам народ всего скорее попадает в рабство» (1.9). Автор ожидает, что массы станут бороться за сохранение демократии, «дурного правления» (какономии), ибо она дает им преимущество. «Кто же, не будучи расположен к народу, предпочитает жить в демократическом государстве, а не в олигархическом, тот делает это с злым умыслом, зная, что злодею легче остаться безнаказанным в демократическом государстве, чем в олигархическом» (2.20). Неудивительно, что люди, исповедовавшие подобные взгляды, считали свержение демократии своим моральным долгом в полном смысле этого слова.

ДЕМОКРАТИЯ И ВОЙНА

В ходе Пелопоннесской войны критика демократии, помимо абстрактно-философского, начала приобретать и сугубо практический смысл. Вину за затянувшийся конфликт, за страдания и лишения, за крах всех предложенных стратегий окончательной победы и прежде всего за катастрофу на Сицилии легче всего было возложить на существующий режим и на людей, которые им руководили. К тому же вместе с исчезновением сильных и уважаемых политических лидеров-аристократов, таких как Кимон или Перикл, исчез и один из буферов между демократией и ее критиками. В 411 г. до н. э. на фоне лидерского дефицита заметно возросло влияние гетерий – неформальных объединений, которые играли все бóльшую роль в афинской политике, особенно в среде противников демократии. В условиях войны члены этих групп, как и прочие представители имущих классов, несли невиданные прежде финансовые потери. Сократилось и число налогоплательщиков, уменьшившись примерно с 25 000 взрослых мужчин перед войной до около 9000 ближе к ее окончанию.

К 411 г. до н. э. многие афиняне, и не только олигархи, начали задумываться о некотором ограничении демократических процедур, а может быть, и о смене всего режима, лишь бы хоть как-то помочь делу войны. Однако первым эту мысль заронил изгнанник Алкивиад, который, как и всегда, руководствовался не идеологией, а личной выгодой. Он быстро сообразил, что Тиссаферн гарантирует ему неприкосновенность лишь на время и что рано или поздно их интересы неизбежно разойдутся. Но поскольку вернуться в Спарту, где правил Агис, было немыслимо, Алкивиад решил воспользоваться своим нынешним влиянием на Тиссаферна, чтобы обеспечить себе безопасное возвращение в Афины.

Первым делом Алкивиад велел передать «наиболее видным в среде [афинского] войска» людям на Самосе – судя по всему, стратегам, триерархам и другим значимым фигурам – послание с просьбой «напомнить о нем лучшим людям» (VIII.47.2). Он хотел дать им понять, что готов вернуться в Афины и принести с собой поддержку Тиссаферна, если афиняне согласятся сменить демократию на олигархию. «Афинское войско на Самосе прослышало о том влиянии, какое имеет Алкивиад у Тиссаферна» (VIII.47.2), и потому его план удался. Они стали обмениваться гонцами. Согласно одному немаловажному утверждению Фукидида, на которое редко обращают внимание, инициатива олигархического переворота принадлежала лидерам афинян: «Независимо от Алкивиада и еще в большей мере, чем он, стремились к ниспровержению демократии находившиеся на Самосе триерархи афинян и влиятельнейшие граждане» (VIII.47.2).

В данном случае Фукидид явно ошибался, приписывая подобные замыслы всем без исключения лидерам афинян на Самосе, ведь один из триерархов, чье имя мы знаем, – Фрасибул, сын Лика из Стирии, – никогда не был врагом демократии. Вначале, когда самосцы едва узнали об антидемократическом заговоре олигархов, они сообщили о нем Фрасибулу и другим людям, которые «с величайшею враждою относились к заговорщикам» (VIII.73.4). Фрасибул и его соратники встали на защиту демократического строя на Самосе и подавили восстание олигархов. Они привели всех воинов к присяге на верность демократии, после чего это насквозь демократическое войско низложило своих стратегов и избрало на их место надежных сторонников демократии, в том числе и Фрасибула. Остаток войны он провел в качестве несгибаемого лидера демократов, а после ее окончания именно он стал тем героем, который сопротивлялся олигархии Тридцати тиранов и в конце концов добился ее свержения, восстановив в Афинах демократию. Если Фукидид ошибается или проявляет неосведомленность в данном случае, он может быть неправ и в остальных. Вот почему нам не стоит всякий раз принимать его мнение на веру, но следует разбирать каждый случай в отдельности.

ФРАСИБУЛ И УМЕРЕННЫЕ

Удивительно, но, несмотря на свои демократические