него нет программы, и через год или около того он выйдет из игры». Брейтвейт послал телеграмму в Лондон о шатком перемирии в Москве. Он решил, что с эпитафией Горбачеву можно подождать[716].

Встреча в Ново-Огарево принесла Горбачеву тактический успех, но новый формат переговоров только подогрел аппетит руководства республик. По воспоминаниям Руслана Хасбулатова, Горбачев совершил психологическую ошибку: уступками он подтвердил республиканским партнерам лидерскую слабость и нерешительность. «Стремление к обладанию властью – сильнейший императив в политической элите», – заключил Хасбулатов. По его мнению, Горбачев был странным политиком, не понимающим, как работает власть[717]. Выводы Хасбулатова согласуются с исследованиями и наблюдениями ученых, аналитиков авторитарных политических культур. В конечном счете Ново-Огарево стало площадкой, где республиканские правители смогли встречаться и сговариваться за спиной Горбачева[718].

В конце мая Лукин, после встречи с Шахназаровым, передал Ельцину предложение Горбачева: «Партнеры настроены на скорейшее завершение процесса подготовки Договора и видят в нас ту соломинку, схватившись за которую, они могут решить эту сложнейшую проблему». Горбачев, продолжал он, согласен, что национальные автономные области, такие как Татарстан, не будут подписывать документ, его подпишет только Российская Федерация. Ельцин и российский парламент получат право вето на все важнейшие решения, принимаемые на уровне Союза, РФ будет полностью контролировать налогообложение на своей территории. Взамен Горбачев хотел ввести федеральный налог, поступления от которого шли бы непосредственно в центр, на финансирование центральных министерств и армии. Лукин убеждал российского лидера пойти на сделку, но Ельцин ее отверг. Он хотел всей полноты власти[719].

РОССИЙСКИЕ ДЕМОКРАТЫ И ИХ ДРУЗЬЯ

Зимой и весной 1991-го компания Би-би-си снимала в Москве многосерийный документальный фильм «Вторая русская революция». Для многих интеллектуалов в советской столице название фильма отражало дух времени. Американский политолог Марк Гарселон писал, что ядро российского демократического движения состояло преимущественно из людей, работавших в институтах и лабораториях ВПК и Академии наук СССР. Он назвал этот феномен «восстанием специалистов»[720]. То было время, когда историк Французской революции Юрий Афанасьев мог вывести сотни тысяч людей на митинг, ученый-социолог Владислав Ардзинба стал лидером небольшой нации, историк итальянского Возрождения Леонид Баткин консультировал лидера России, а физик из исследовательской лаборатории Аркадий Мурашов представлял российскую демократию на встречах в конгрессе США. Даже самые рассудочные и холодные головы были ослеплены революционными эмоциями и переполнены ощущением своего исторического предназначения. Один из демократических активистов того времени позже вспоминал, что он и его коллеги хотели свободы информации, путешествий и прав интеллектуальной собственности. «Все свои надежды на справедливое… жизнеустройство интеллигенция связала с западной моделью». Знаниями по экономике обладали тогда только единицы. Что касается споров о допустимой без ущерба экономическому развитию инфляции, а также государственного устройства, то они воспринимались как абстрактные предметы, как если бы это были «дискуссии по проблемам квантовой механики»[721].

13 апреля 1991 года организаторы «Демократической России» собрались в Москве накануне большой конференции. По их утверждениям, движение насчитывало 300–400 тысяч активистов и примерно миллион последователей. Однако эта значительная сила была раздроблена и дезорганизована. Единственное, что объединяло активистов – страстное желание избавиться от Горбачева и советского государственного аппарата. С докладом о политической ситуации выступил историк Юрий Афанасьев. Он говорил о неизбежности экономического кризиса, вызванного распадом плановой экономики и «унитарной империи», и росте недовольства, которое подтолкнет рабочих к забастовкам. Эту тему Афанасьев продолжил на следующий день, открыв конференцию. Он призвал демократов укреплять связи с бастующими шахтерами Кузбасса и обратиться к рабочим Белоруссии – это создаст политическую опору, с которой можно будет диктовать условия Горбачеву. Он настаивал на отставке президента и отстранении его правительства от власти. «Или мы вместе с Горбачевым и Павловым будем улучшать социализм, или мы преодолеем его», – говорил Афанасьев не без сарказма. Всю экономическую и политическую систему в стране нужно переделать наново. Некоторые участники движения, продолжал он, считают такой курс слишком радикальным, новой формой большевизма. Ничего подобного, возражал Афанасьев: «Путем реформ, постепенно, ненасильственным путем перейдем к либерализму». Чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров высмеял страхи тех, кто боится реакционеров и стремится «спасти Горбачева». Елена Боннэр, вдова Андрея Сахарова, согласилась, что с Горбачевым в политическом смысле покончено. До каких пор, риторически вопрошала она, движение и интеллигенция России будут плестись в хвосте событий?[722].

На конференции присутствовал 42-летний физик Михаил Шнейдер, вдохновленный польским «Круглым столом» 1989 года. Он составил график передачи власти от Горбачева демократическим силам. По расчетам Шнейдера, в апреле 1991-го Горбачев должен был начать переговоры за круглым столом между всеми политическими силами и сложить с себя руководство партией, отменить государственную монополию на телевидение, распустить партийные организации в правительстве, КГБ, армии и милиции. К концу мая Горбачев был обязан расформировать кабинет министров и Верховный Совет СССР. Пока демонтировалось старое государство, республиканским лидерам предстояло образовать временное правительство. 1 октября учредительные собрания республик подписали бы новый союзный договор, а в конце месяца состоялись бы выборы Всесоюзного учредительного собрания. В случае отказа Горбачева сотрудничать «Демократической России» следовало объявить общенациональную политическую забастовку, рассуждал Шнейдер[723].

Еще одним политическим координатором движения был 37-летний Владимир Боксер, в прошлой жизни врач-педиатр. По его мнению, российский народ распадался на три группы. Лишь треть Боксер считал «демократически настроенными», поскольку они поддерживали Ельцина и отвергали союзное государство и Горбачева. Другую треть он отнес к «реакционным и консервативным силам» – они выступали за сохранение Союза и отвергали идею президентства в России. Третью промежуточную группу Боксер называл «болотом». С помощью энергичной пропаганды и мобилизации «болото» можно было убедить, и тогда российская демократия восторжествует[724].

К этому времени ведущие российские демократы исходили из того, что все республики СССР станут отдельными государствами. Чтобы победить, российская демократия должна была поддержать каждое движение за независимость, признать все этнические автономии, даже внутри РСФСР. Этнические столкновения провоцируются цеплявшейся за власть коммунистической номенклатурой, ее агентами и коррумпированными коммерческими структурами, утверждала Елена Боннэр. «Если демократы в других республиках откажутся вас поддержать – вы кончились», – заявила она собравшимся[725]. Правозащитник Лев Пономарев заключил, что для обеспечения мирного переходного процесса, «правопреемницей СССР» может стать лишь федерация или конфедерация демократических государств. Но он же признал, что лидеры движений в Прибалтике, Рух на Украине и в других республиках отвергают федеративное государство «даже в посткоммунистическом обществе»[726].

Новоогаревское заявление шокировало лидеров «Демократической России». Им казалось, что Ельцин пошел на сговор с Горбачевым за их спиной. К их огорчению, забастовка горняков быстро прекратилась. Афанасьев