– Надеялась, что без них он меня не узнает. А может, просто так захотела. – По щекам Яги покатились слёзы. – Что толку кликать духов и заговаривать обереги, если они не спасают?

И она зарыдала в голос, согнувшись пополам.

– Что с ней? Сама спаслась, а теперь истерит. – Я повернулась к Тени, который был занят тем, что аккуратно складывал вещи шаманки на стул.

– Возможно, это то, что раньше называли «тёмная ночь души», или кризис веры, – проговорил он, расправляя ленточки на шапке Яги. – После моей болезни, когда я занемог в библиотеке, она всё чаще скидывает одежду и всё реже колдует.

Яга продолжала подвывать, а я пыталась побороть желание присвоить себе наряд шаманки и попробовать снова вызвать молнию. Закончив укладывать вещи, словно они были драгоценными, Тень подошёл к Яге, опустился на корточки и положил голову к ней на колени, как это, бывало, делала Булочка. Яга оторвала руки от лица и осторожно запустила пальцы в тёмные волосы Тени. Он же обвил руками её талию и уткнулся носом в юбку.

– А если бы я убежала ото всех, вы бы на меня орали, – обиженно произнесла я и вышла из кухни, притворив за собой дверь.

В этот раз я не пошла в спальню Яги, а поплелась в «комнату с ямой», как мы её называли. Врач сидел, уткнувшись в какие-то исписанные листы, и даже не взглянул на меня, когда я отворила дверь и вошла. Я легла на соседнюю раскладушку и принялась рассматривать Врача. Он сидел так близко, что я могла ударить его по коленке, если бы только захотела. Этот молчун вызывал у меня лёгкий интерес. Я никак не могла понять, что ему от меня нужно. Длинные волосы Врача спутанными, давно не чёсанными прядями разметались по спине, а борода стала ещё гуще. Что же он так внимательно вычитывает в этих замызганных бумажках?

– Расскажи, зачем я тебе? – спросила я, тыкая его ногу носком ботинка.

Врач наконец соизволил поднять на меня глаза, и я на всякий случай повторила вопрос. Минуту он думал, а потом достал из кармана огрызок красного карандаша и обвёл строку в одном из листков, а после протянул мне. Но я не поняла ни слова. Там были лишь какие-то фразы на непонятном, чужом языке:

Impavide progrediamur[39]

Vincere aut mori[40]

Я схватила его за бороду и легонько подёргала, прошептав:

– Я не понимаю эту писанину!

Кажется, до Врача дошло, что я не читаю на иных языках, кроме того, на котором говорю, и он коряво вывел поверх напечатанных букв: «Ты моя Ева. Я сделал всё, что мог, кто может, пусть сделает лучше». А после встал и достал из своей котомки шприц с буроватой жидкостью. На лице Врача я читала сомнение, он несколько раз перевёл взгляд с меня на шприц, а потом снова вернулся к своим листам.

– Что здесь? – спросила я, тыкая пальцем в шприц, который Врач пристроил себе на колени.

– Vita, жизнь, – прошелестел Врач.

– Ты говоришь! – Я не поверила своим ушам, но Врач лишь смерил меня презрительным взглядом, перечитывая свои записки.

– И что будет, если вколоть эту жизнь? – не унималась я, радуясь словно ребёнок, что этот упрямый молчун вышел со мной на диалог.

Врач не ответил. Казалось, он взвешивает все «за» и «против». Я закатала рукав и протянула ему руку, ободряюще улыбаясь. Я не знала, во что ввязываюсь, но почему-то мне думалось, что я ничего не теряю. Вколоть зелье, приготовленное полоумным чудиком? Почему бы и нет. Лёд же ловит призраков на живца или для чего ему там понадобился Слепыш, а Тень обнимается с девчонкой, которая поссорилась с духами. Чем я хуже?

Поколебавшись, Врач всё же взял шприц и осторожно ввёл его содержимое мне в вену, а после аккуратно протёр ранку тряпочкой, смоченной в каком-то липком сиропе. Я поудобнее устроилась на полу у свечей и принялась записывать свои мысли в дневник.

Уже сейчас я чувствую, что голова поплыла, а веки так и норовят слипнуться. Врач это заметил и бережно уложил меня в кровать, укутав в одеяло, словно заботливая нянюшка. Я хотела написать ещё кое-что, но уже и не вспомню. Похоже, сил мне хватит лишь на то, чтобы спрятать эту тетрадь под матрас, чтобы до неё не добрались Тень или того хуже – Лёд.

Дневник Тени

Запись тридцать четвёртая

Когда я во второй раз пришёл в библиотеку, инсталляция из костей и книг уже не показалась мне столь гениальной, как это было вначале. Мне стало стыдно перед Данте за то, что его идеи нашли столь убогое выражение в нашем мире. Это было даже хуже, чем в тот раз, когда в одном из полуразрушенных гаражей я отыскал мешок с трусами, на которых были вышиты цитаты классиков.

Я не хочу описывать все наши перипетии в том отвратительном месте, ставшем склепом для книг и людей, скажу лишь, что нам удалось достать карту, о которой мечтал Лёд, и поймать неприятное существо по имени Слепыш. Вероятно, он и был создателем лабиринта, а также убийцей Эли. Это совсем сумасшедший человек, он даже попытался похитить наших девочек и замучить их согласно своей извращённой логике, но мы со Льдом его остановили. Я хотел запереть Слепыша в библиотеке на веки вечные, как он того заслуживал. Но Лёд забрал его для каких-то своих дел. Мне кажется, что это чистое безумие – позволять такому человеку, как Слепыш, ходить по земле, но я не стал спорить.

Мне стало грустно от того, что Слепыш тоже читал и ценил книги. Ведь я наивно полагал, что литература будит в людях доброе и светлое, но в его случае она лишь питала больные фантазии. Но сильнее меня огорчила фраза, вскользь оброненная Эй, что со временем я бы свихнулся и стал как Слепыш.

Эй совсем не знает и не хочет видеть меня настоящего.

После всех приключений я утешал на кухне Ягу, поскольку не переставал тревожиться о её эмоциональном состоянии. С нашего возвращения прошло часа три. Мы успели сварить суп, подмести полы и сели чинить обувь, когда Лёд вернулся домой. Он был особенно мрачен, про таких людей раньше говорили, что над их головой словно нависла грозовая туча. Зайдя в кухню, Лёд сразу заявил:

– Слепыш больше никого не обидит, можешь за него