Ты и г-н Сисак совсем не похожи. Ты взрослел, и в свои пять, в шесть и в семь лет все больше отличался от отца телосложением и внешностью. Ты не такой рослый, как он или как твои братья. И не такой красивый. Волосы у тебя не густые и не вьющиеся. Они тонкие и сухие.

Ты похож на меня, и тут нет повода для беспокойства, а если и есть, то прошу тебя, позволь мне нести это бремя одной.

Ты – настоящий грешник

Когда наконец год, которого он ждал всю свою жизнь, наступил, мой старший сын получил желаемое. В тот год он сумел расправить крылья и улететь прочь из тихой гавани, какой для него была его любящая семья.

У этого моего сына сердце было каменное, мертвое и обособленное от его родителей, его братьев и от родного дома, в котором он достиг отрочества. Он был индифферентный, неотзывчивый и, если так можно выразиться, откровенно неблагодарный.

Так было, возможно, потому, что он всегда считал себя пупом земли. Он рос придирчивым подростком – который привык разбрасываться дерзкими оскорблениями, который мог полоснуть словом, как серпом, если не получал того, что хотел, – и постепенно становился все более равнодушным к своей семье. Он считал себя умнее и талантливее матери и отца, и применял свои знания, чтобы потешить свое самолюбие и амбиции и вознестись на недосягаемую высоту, откуда он мог бы смотреть сверху вниз на своих братьев и семью, что его выкормила и дала ему крышу над головой. Такое отношение (как я поняла потом) он перенял от г-на Сисака, кто частенько говорил о вещах далеких и абстрактных: вещах, которые он считал важными, высшими и необходимыми для человечества; вещах, которые, по его мнению, могли вскрыть сущность мира самым логическим образом; вещах, которые были неразличимы и непостижимы для простушки вроде меня. (Он мог заставить меня ощущать безграничную вину за мое неведение о мире, который он, по его заверениям, понимал в полной мере.) Когда у них возникали разногласия, мой старший сын обвинял отца в том, что он – тиран. Именно в тот момент, когда я увидела, как они спорят, я поняла, что мой старший сын – точь-в-точь как его отец. Если уж г-н Сисак был тираном, тогда кем же еще мог стать его сын, как не его копией?

Он сказал, что ему нужно уехать из дома, чтобы найти для себя нечто более подходящее. Его приняли в один из лучших университетов страны. По его словам, он будет там усиленно учиться, чтобы получить степень бакалавра, потом защитить магистерскую диссертацию, а потом и докторскую и станет профессором. Говоря о своих амбициозных планах, он пристально всматривался в будущее, в котором себя видел.

Но отец вернул его с небес на землю – в настоящее.

Величавым наставительным тоном г-н Сисак произнес:

– Я всем сердцем поддерживаю твои мечты и амбиции, как и твою решительность и твердое желание добиться своей цели, продолжая получать образование. Высшее образование – это важно. Ученая степень улучшает твои шансы в жизни более, чем что-то еще, а уж докторская степень обеспечит тебе престиж и уважение. Это я отлично понимаю, и я также знаю, что она принесет гордость, честь и достоинство всем членам нашей семьи, не только тебе. Ты представляешь нашу семью. Но мы в непростом финансовом положении. Мы по возможности оплачиваем твое обучение в школе, но обучение в Бангкоке сопряжено с массой дополнительных трат – в частности, это проживание и повседневные расходы. Я полагаю, что в сумме эти расходы превысят стоимость твоего обучения в университете. И как ты намерен решать эту проблему?

Мой старший сын немного помолчал и дерзко ответил:

– А разве это не твоя проблема?

Г-на Сисака очень рассердил такой ответ сына. Он повторил, что этот вопрос следует решать сыну, а не переадресовывать другим.

– Но ты же каждый день уходишь из дома! – возразил сын.

Меня напугала наглая дерзость сына, который не погнушался задать отцу вопрос, где это он бывает каждый день. Мы с моим старшим сыном знали о тайных визитах г-на Сисака в его приватный мир утех. И он бросил отцу вызов со стратегическим умыслом: это был способ дать отцу понять, что тайна более не является тайной и что он готов посвятить в эту тайну всю семью. Он считал, что отец в конечном счете признает поражение, но ошибся.

– Это мое дело. Не суй в него свой поганый нос! А иначе не получишь от меня ни гроша, – пригрозил ему г-н Сисак.

Мой старший сын явно опешил. Его большая голова словно сморщилась до размера кулака.

Тот факт, что он даже не задумывался, как ему оплачивать высшее образование – да разве образование не должно учить думать наперед? – означал одно: что он приползет ко мне и начнет канючить, что это обязанность родителей – вырастить и финансово поддерживать своих детей и обеспечить им по возможности лучшее образование. Для него это был вопрос родительского долга, а не желания. Это, в его понимании, был признак хорошего гражданина. В его пронзительном голосе звучали презрительные нотки. Я не хотела ничего слышать. Его отношение отнюдь не вызывало у меня желания помогать ему финансово, независимо от того, была эта помощь моим долгом или желанием.

И я сказала своему старшему сыну:

– Сын мой. Мой дорогой, у меня трое детей. Я должна заботиться обо всех троих, не говоря уж о твоем отце. У меня много домашних дел. Посмотри на ситуацию с моей точки зрения. Сколько бы у меня осталось на ведение домашнего хозяйства, на покупки продуктов и на карманные деньги для твоих братьев, если бы ты попросил меня выделить тебе часть денег?

– Тогда почему бы тебе не отдать мне долю Читчая и Майтри? Они живут с вами, им не надо платить за еду и за дом. Им не нужно биться за существование, как мне.

– Как ты можешь такое говорить? Их образование не менее важно, чем твое. И мне нужны деньги, чтобы покупать им еду.

– Ты всегда находишь оправдания, когда речь заходит обо мне, – сказал он. – С Читчаем и Майтри у тебя никогда никаких проблем не было. Давай будем откровенны. Ты их любишь больше, чем меня.

Он расплакался, но это явно был спектакль. Он громко рыдал, но не уронил ни слезинки. Мой сын всегда действовал со стратегическим расчетом: он разыграл сцену и вел себя соответственно, так, чтобы я могла попасться