Беда со всех сторон!

Бывало, без нее собранье не прелестно;

От пленников ее вкруг ней бывало тесно:

А ныне, ах! ее зовут уж на бостон!

Вот тут спесивица переменяет тон.

Рассудок ей велит замужством торопиться:

             Перестает она гордиться.

Как косо на мужчин девица ни глядит,

А сердце ей за нас всегда свое твердит.

      Чтоб в одиночестве не кончить веку,

Красавица, пока совсем не отцвела,

За первого, кто к ней присватался, пошла:

      И рада, рада уж была,

             Что вышла за калеку.

ПАРНАС

Когда из Греции вон выгнали богов

И по мирянам их делить поместья стали,

Кому-то и Парнас тогда отмежевали;

Хозяин новый стал пасти на нем Ослов.

      Ослы, не знаю как-то, знали,

      Что прежде Музы тут живали,

      И говорят: «Недаром нас

              Пригнали на Парнас:

      Знать, Музы свету надоели,

      И хочет он, чтоб мы здесь пели».

«Смотрите же,— кричит один,— не унывай!

      Я затяну, а вы не отставай!

              Друзья, робеть не надо!

              Прославим наше стадо

      И громче девяти сестер

Подымем музыку и свой составим хор!

А чтобы нашего не сбили с толку братства,

То заведем такой порядок мы у нас:

Коль нет в чьем голосе ослиного приятства,

      Не принимать тех на Парнас».

      Одобрили Ослы ослово

      Красно-хитро-сплетенно слово:

И новый хор певцов такую дичь занес,

              Как будто тронулся обоз,

В котором тысяча немазаных колес.

Но чем окончилось разно-красиво пенье?

              Хозяин, потеряв терпенье,

              Их всех загнал с Парнаса в хлев.

Мне хочется, невеждам не во гнев,

Весьма старинное напомнить мненье:

              Что если голова пуста,

То голове ума не придадут места.

ОРАКУЛ

В каком-то капище был деревянный бог,

И стал он говорить пророчески ответы

        И мудрые давать советы.

              За то, от головы до ног

        Обвешан и сребром и златом,

        Стоял в наряде пребогатом,

Завален жертвами, мольбами заглушен

              И фимиамом задушен.

        В Оракула все верят слепо;

        Как вдруг — о чудо, о позор!—

        Заговорил Оракул вздор:

Стал отвечать нескладно и нелепо;

И кто к нему зачем ни подойдет,

Оракул наш что молвит, то соврет;

        Ну так, что всякий дивовался,

        Куда пророческий в нем дар девался!

              А дело в том,

Что идол был пустой и саживались в нем

        Жрецы вещать мирянам.

                                         И так,

Пока был умный жрец, кумир не путал врак;

        А как засел в него дурак,

    То идол стал болван болваном.

    Я слышал — правда ль?— будто встарь

              Судей таких видали,

Которые весьма умны бывали,

Пока у них был умный секретарь.

ВОЛК И ЯГНЕНОК

У сильного всегда бессильный виноват:

Тому в Истории мы тьму примеров слышим,

      Но мы Истории не пишем;

А вот о том как в Баснях говорят.

Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться,

              И надобно ж беде случиться,

Что около тех мест голодный рыскал Волк.

Ягненка видит он, на дóбычу стремится;

Но, делу дать хотя законный вид и толк,

Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом

               Здесь чистое мутить питье

                                 Мое

                       С песком и с илом?

                       За дерзость такову

               Я голову с тебя сорву».

«Когда светлейший Волк позволит,

Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью

От Светлости его шагов я на сто пью;

               И гневаться напрасно он изволит:

Питья мутить ему никак я не могу».

               «Поэтому я лгу!

Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!

Да помнится, что ты еще в запрошлом лете

          Мне здесь же как-то нагрубил:

          Я этого, приятель, не забыл!»

          «Помилуй, мне еще и от роду нет году»,—

Ягненок говорит. «Так это был твой брат».

«Нет братьев у меня».— «Так это кум иль сват

И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.

Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,

                                 Вы все мне зла хотите

И если можете, то мне всегда вредите,

Но я с тобой за их разведаюсь грехи».

«Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать,

Досуг мне разбирать вины твои, щенок!

Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

СИНИЦА

       Синица на море пустилась;

                Она хвалилась,

       Что хочет море сжечь.

Расславилась тотчас о том по свету речь.

Страх обнял жителей Нептуновой столицы;

                Летят стадами птицы;

А звери из лесов сбегаются смотреть,

Как будет Океан, и жарко ли, гореть.

И даже, говорят, на слух молвы крылатой

       Охотники таскаться по пирам

Из первых с ложками явились к берегам,

       Чтоб похлебать ухи такой богатой,

Какой-де откупщик и самый тороватый

       Не давывал секретарям.

Толпятся: чуду всяк заранее дивится,

Молчит и, на море глаза уставя, ждет;

       Лишь изредка иной шепнет:

«Вот закипит, вот тотчас загорится!»

       Не тут-то: море не горит.

       Кипит ли хоть?— и не кипит.

И чем же кончились затеи величавы?

Синица со стыдом всвояси уплыла;

       Наделала Синица славы,

                 А море не зажгла.