В полуверсте, под самой горой блестела узкая речка Айдарь, и около нее столпились в кучку небольшие, крытые камышом, кугой и лубом курени Шульгинского казачьего городка, окруженного высоким тыном с двумя раскатами. Зеленая кайма верб с трех сторон обходила станицу и сливалась с синеватой полосой леса, который протянулся далеко по берегам речки и за речкой.

– Куда прешь?! Куда прешь, черт мазаный?! – резко крикнул капрал на хохла, который, пропустив мимо себя начальников, хотел переехать дорогу с двумя возами сена наперерез полку.

Хохол, испугавшись грозного капрала, остановил быков и начал осаживать их назад, с удивлением и опасением оглядываясь на подходивших солдат. Сердитый капрал, проходя мимо, погрозил ему багинетом.

– А что за речка, милый человек? – мягким тенорком спросил сухощавый и сутуловатый солдат, встряхнув ранец на плечах.

– Хайдар, – хриплым голосом отвечал хохол.

– Ишь ты, – сказал солдат с некоторым удивлением и крикнул, возвысив свой тонкий голос: – Скоробогатов!

– Я за него, – отвечал откуда-то из рядов густой бас.

– Готовься кашу есть!

– А что?

– А зараз привал будет.

– Жди, коли будет… Верст тридцать еще обломаем…

– Держись, мазница! – крикнул какой-то веселый солдат, нацелившись ружьем на хохла.

– Солдат – сип содрат! – прохрипел хохол.

– А ты галушкой подавился!

– А у вас рубахи из портов!

2

Подъехав к тыну, окружавшему станицу, князь Долгорукий приказал сделать привал, а сам со старшинами въехал в Шульгинский городок.

Станица была небольшая, около ста дворов. Одна узкая и кривая улица кружила по ней, разветвляясь на несколько проулков и пустырей. Сосновые курени и простые мазанки, выбеленные белой глиной, стояли тесно друг к другу. Дворы были огорожены невысокими плетнями; на улицу же выходили и сараи, обмазанные глиной. Из-за плетней около некоторых хат приветливо выглядывал вишневый садик. Перед маленькими подслеповатыми окошками, в которых стекла блестели всеми цветами радуги, почти везде торчали и пестрели цветки – розовые, голубые и белые вьюны, кначки и алые «зори».

Никого не было видно на улице, когда князь с Ефремом Петровым подъехали к запертой станичной избе. Лишь ребятишки бегали на майдане и играли в городки. Какая-то старуха в красном платочке, повязанном так, что его издали можно было принять за кичку, выглянула из соседнего двора и скрылась опять.

– Где же у них народ? – спросил князь.

Ефрем Петров, глядя по сторонам и, по обыкновению, насвистывая что-то, подъехал к плетню того двора, из которого выглядывала старуха.

– Бабушка! А, бабушка! Глянь-ка сюды! – приподнявшись на стременах и опираясь с лошади руками на плетень, крикнул он.

Со двора никто не откликнулся.

– Да ты не бойся, родимушка! Поди-ка ко мне! Где у вас атаман тут живет?

Старуха долго еще не показывалась, но, наконец, решилась подойти к воротам и недоверчиво посмотрела на незнакомых всадников. Долгорукий в своей шляпе с плюмажем и большой пуговицей, его бритое лицо и длинные прямые волосы внушили старухе, по-видимому, большое сомнение относительно благонадежности обоих приезжих. Ефрем повторил свой вопрос.

– А вон!.. – сказала басом старуха, указывая на белый курень, стоявший на другой стороне майдана. – Вон парнишка-то его бегает… Минка! – крикнула она своим могучим голосом. – Поди-ка отца позови!

Старуха ушла. Князь слез с лошади и сел на рундук у станичной избы. Минка скоро вернулся назад, атамана не оказалось – ушел за рыбой.

– Сгинул народ! – с досадой сказал Ефрем Петров и послал Минку за есаулом.

Через полчаса к станичной избе пришел высокий, с узкой рыжей бородой казак в черной старой черкеске и в чириках. Он снял папаху и, поклонившись коротким поклоном, сказал:

– Доброго здравия, атаманы-молодцы!

– Здорово, – мельком взглянув на него, сказал небрежно князь. – Ты есаул?

– Он самый.

– А атаман где?

– На рыбальстве.

– Ловится рыбка-то? – спросил Ефрем.

– Да разно… Глядя по погоде, – отвечал есаул. – Под ущерб месяца так вовсе плохо идет.

– Ну, ты, есаул, отыщи князю вот фатеру получше. По царскому указу послан…

– А что, много у вас беглых тут? – спросил князь, глядя искоса испытующим оком на есаула.

Есаул внимательно посмотрел для чего-то вверх и после значительной паузы сказал:

– А кто их считал? Народ у нас вольный, не записной. Кто ни пришел – живи! Земля, вода – достояние Божие, у нас запрета на это никому нет.

– Ворам потакаете, – сердито и враждебно сказал князь, поворачиваясь спиной к есаулу.

– Все люди, – отвечал есаул. И вдруг заботливо воскликнул: – Да что же ты, ваша милость, так-то сидишь?! Пожалуйте вот в станичную избу, отдохните. Вот вам и фатерка будет. На первый случай лучше требовать некуда: просторно и свободно.

3

За станицей, где полк раскинул свои палатки, было большое оживление. На яру, над речкой краснели в нескольких местах огоньки. Кашевары и добровольцы из солдат суетились около них с котелками и сухими дровами. Почти половина полка купалась в реке, барахтаясь, брызгая и гогоча. Веселый крик далеко кругом оглашал окрестность. Два солдата достали где-то бредень и ловили паков, плеща около камыша, в надежде выгнать щуку.

– Мушкет пр-ред се-бя! – выкрикивал заливистым басом солдат Скоробогатов, в одной рубахе, с мокрыми волосами, держа в руках хворостину и выкидывая ею артикулы перед собравшимися из станицы ребятишками.

– А ну-ка стрельни! – говорил толстый, с лупленым носом мальчуган в синей рубахе.

– Мушкет на пле-е-чо!.. Это вот как, – продолжал Скоробогатов, не удовлетворив просьбы своего зрителя. – Так, Фокин?

– Так-то, – равнодушно отвечал Фокин, сидевший на корточках у ближайшей телеги полкового обоза.

Фокин был тот самый солдат с мягким тенором, который спрашивал хохла про речку.

– Ряды-ы сдвой! Это вот как… Видал?

Толстый козаченок внимательно смотрел на Скоробогатова, заложив руки за спину, и конфузливо улыбался, когда тот обратился к нему с вопросом, но был очень доволен и счастлив этим вниманием.

– Эй, крупа, крупа! Откель вас нелегкая нанесла? – весело и беззаботно сказал проходивший мимо старый казак с сетями за плечами.

– Ишь ведь, сила какая! – прибавил он, останавливаясь против Фокина и оглядывая лагерь. – Расейские люди, да, небось, за расейскими и пришли?.. Эх вы, овца глупая!.. Ты откель? – обратился он к Фокину.

– Пензенский.

– Ишь, губы-то как оскоблил.