– Я помню эту песню, – сказала Этайн, опершись на валун, служивший ему обзорным пунктом. – Ты уже пел ее – кажется, что уже столько лет прошло, – по дороге в Роскилле. Но в ней не слышно надежды.

– Надежды на что, подкидыш?

– На завтра, – ответила Этайн. – И послезавтра. На следующую неделю. Следующий год. Надежды на будущее, надежды, что на нашу земную долю выпадут не только война, потери и страдания.

– Мы все рождаемся, мы все умираем – от старости или болезней, как твой народ, или в бою, как мой. Это главное, а обо всем остальном можешь думать, что хочешь, – сказал Гримнир. – Знаешь, на что надеются каунар? На смерть в лучах славы, на то, что в нашу честь сочинят песни, на то, что наши враги будут помнить нас и дрожать у своих костров при одном упоминании наших имен.

Этайн достала из-под плаща его сумку.

– Чуть не забыла.

Гримнир взглянул на нее, на кожу, оставшуюся мягкой несмотря на то, что она была старше десяти ирландцев, вместе взятых.

– Старый Гифр забрал ее у мертвого римлянина, – сказал он. – Nár, оставь ее себе, подкидыш. Может, я еще за ней вернусь.

Этайн кивнула; прижав сумку к себе, она посмотрела на равнину перед ними, на ее пологий склон, нисходящий к песчаному пляжу и накатывающим на него гребням волн Ирландского моря. Со склона доносились еле слышные звуки смотра. Немного помолчав, Этайн спросила:

– Кто споет тебе погребальную песню?

– Мои враги, – с необычайной серьезностью ответил Гримнир. – Я один на один с долгой ночью моего народа. Девять отцов исчезли, и даже полукровки вроде Бьярки чаще выбирают мир людей. Когда я спущусь в великие залы Настронда, чтобы ждать там звуков Гьяллархорна и конца миров, мое имя и истории о моих деяниях уйдут со мной.

– Пока я жива, твое имя не забудут, – сказала Этайн.

Гримнир обернулся к ней и наморщил лоб.

– Почему? Я причинил тебе зло, подкидыш. Зачем тебе это делать?

– Зло, которое ты мне причинил, укрепило и мою веру. Из-за тебя спала вуаль невежества, под которой я пряталась от мира. И я знаю, что моя судьба связана с этим поразительным островом. Я благодарю тебя за все причиненное зло, хоть и скорблю об убитых, которых ты после себя оставил. Вчера я говорила от чистого сердца: от тебя одни неприятности, ты убийца – и ты гораздо более жесток, чем нужно, но вместе с тем ты преданный, честный и добросовестно держишь слово. Не мне тебя судить, но мне – помнить тебя, к добру ли или к худу, – на ресницах Этайн блеснули слезинки, она опустила взгляд и посмотрела на покрытый краской щит. – Да хранят тебя боги, сын Балегира: и твои, и мой. – И с этими словами она ушла, оставив Гримнира одного.

– Пф. – Он поднял с камней шлем. – Тебя тоже, подкидыш, – прошептал он. – Тебя тоже.

Гримнир вскинул голову на одинокий звук горна. Выпрямился и поднялся на ноги, встав в полный рост на огромном валуне. Покой Томарского леса нарушил внезапный шум тысячи людей, готовящихся к предстоящей битве. Батальоны мрачных гаэлов поднимались из густого подлеска и вязали к поясам оружие; поджарые скотты и облаченные в кольчуги даны доставали мечи и просили прощения у Бога. Горн созывал воронов на войну…

С северного края равнины Клуэн Тар выдвинулось на позиции поделенное на три части войско верховного короля. Слева от него поднималось солнце, и под золотыми лучами ложились на землю длинные тени холмов; утро выдалось ясным, и по васильковому небу, так непохожему на зеленую от свежей травы равнину, плыли перья облаков. В воздухе все еще висел оставшийся с прошлого дня резкий запах гари, но освежающий морской ветерок уносил его вглубь страны. Сквозь этот идиллический пейзаж шли боевым маршем, сотрясая земную твердь, восемь тысяч человек.

Левый ирландский фланг, двигавшийся недалеко от серо-зеленого моря, вели воины Дал Каш – темноглазые сыновья Томонда, чью боевую удаль не могли превзойти даже даны. Они шли на битву вслед за Турлоу мак Мурроу, и хотя ему предстояло увидеть лишь шестнадцатую свою зиму, он заслужил себе такую славу, что отец и дед не сомневались в его способности возглавить боевой отряд свирепого клана Дал Каш.

Сам Мурроу командовал центральной дивизией, воинами Коннахта и Мунстера – полудикими бойцами в волчьих шкурах и грубых одеждах, ждавших сражения с нетерпением, с которым другие ждут деревенских плясок; среди них ехали Уи Руэрки из Лох-Гилла со своим вождем Кормаком, который подвывал и отчаянно и страстно бил мечом о щит.

По правому флангу, удаленному от моря, шли отряды норманнов из Корка и Хлимрека – одетые в кольчуги сыны северян, сменившие языческие амулеты на кресты; рядом с ними маршировали гривастые наемники-галлогласы из Альбы в стеганых безрукавках и стальных шлемах, с длинными датскими топорами. Их вождь, Донал мак Эймен, ехал впереди всех в мрачном молчании. Но люди Мита и их вероломный король Малахия так и не появились.

Гримнир шагал сам по себе. Вокруг кричали и сыпали проклятиями, поднимая боевой дух. Трубили медные рога; бой барабанов походил на сердцебиение огромного боевого зверя, готового броситься и разорвать жертву на куски. Гримнир на ходу всматривался в собирающееся на другой стороне равнины вражеское войско, стараясь понять, где появится его противник. Сработала ли уловка ведьмы?

Тысячи одетых в кольчуги морских разбойников высыпали с кораблей на северный берег Лиффи и пляжи Дублинской гавани, неподалеку от рыболовной заводи в устье Толки; разделившись на две части, они устремились по равнине к старому деревянному мосту, скрипевшему под весом воинов, спешивших из Дублина.

Там. Лицо Гримнира исказила усмешка дикой радости – среди дублинских знамен он заметил древний сигил Данов копья Хротгара: клочок грязной белой ткани с грубой черной рукой. Под этим знаменем шел сутулый и горбатый Бьярки Полудан с обнаженным длинным и широким мечом, лежащим у него на плече. Гримнира накрыла волна ярости, он издал бешеный рев, заглушивший даже шум шедшего на битву войска.

Дублинские норманны и мятежные гаэлы Лейнстера встали боевым строем на правом фланге, готовые плечом к плечу встретить удары стальных секир Корка и Хлимрека; Маэл Морда, испивший удачи из рога с медовухой, стоял с бойцами Лейнстерской фианны, потрясал могучим копьем и выкрикивал угрозы в сторону войска верховного короля.

В центре вражеского войска развевались вороньи знамена Сигурда, его оркнейцы стояли вплотную с облаченными в кольчуги родичами с Гебридских островов и созванными со всех северных земель бойцами: Храфном Красным, норвежским принцем Олафом, Торстейном из Дании, Амунди Белым, Торвальдом Вороном и многими другими. На Сигурде, занявшем свое место во главе широкого боевого клина, поблескивала золотая чешуя кольчуги.

Оставив за спинами соленые морские воды, заменившие им кровь, выстроились ряды морских разбойников Мэна, готовых вонзить топоры в черепа воинов Дал Каш. Их могучий вождь Бродир в кольчуге гномьей ковки вышел вперед и велел своим людям привести гаэльских пленников; на виду у их противников-ирландцев Бродир вынул нож и принес одного из пленных в жертву Одину. По залитой солнечным светом равнине Клуэн Тар прокатились крики ярости.