кто «держал корректуру», – редакторов, корректоров, переводчиков и, наконец, авторов. Это обстоятельство всегда положительный факт и добавляет корректуре как памятнику культуры и значимости, и стоимости – ведь перед нами уже авторизованная корректура. Однако это уже дополнительная особенность самостоятельного вида антикварной книги – корректурного оттиска.

Корректурные оттиски невышедших изданий

Этот тип корректурных оттисков представляет собой наибольший и научный, и коллекционный интерес. По сути, все подобные оттиски есть аналог авторской рукописи, потому что авторский замысел так и не осуществился в виде книги.

Как мы уже сказали, может быть множество причин, препятствующих появлению книги на свет. От идеологических до финансовых, когда автор (издатель) не сумел оплатить печать и прошедший корректуры типографский набор сперва был оставлен в типографских формах, но не дождался печати тиража и был рассыпан. Конечно, в России абсолютное большинство невышедших изданий погибли не от отсутствия средств, а от отсутствия свободы.

В Петербургском архиве Академии наук в достаточном количестве сохранились корректуры книг XVIII века, которые не были закончены печатанием. Это касается прежде всего изданий большого объема. До трех печатных листов – брошюры и летучие издания – печатались почти всегда целиком, в одну-две недели, и корректура их держалась единовременно; а вот с академическими, в том числе и переводами, дело обстояло иначе. Набирался первый лист (то есть 8 страниц формата ин-кварто или 16 полос ин-октаво), затем корректура шла к тому, кто отвечал за нее – это мог был как переводчик, так и специально назначенный академик; после внесения правки печатался тираж этого листа. Далее набирался второй лист, и процесс повторялся. В идеале – таким образом книга заканчивалась печатанием вся, к ней добавлялись предисловие, посвящение, титульный лист, и в таком виде она выходила из типографии. Но бывало, что кто-то умирал в ходе подготовки – или переводчик, или автор. Если Академия не считала нужным закончить издание или же не было знающего человека, который бы сумел завершить замыслы покойного, то отпечатанные листы шли на обертки или отвозились на бумажную мельницу (в Дудергоф, где Академия закупала картон, или еще куда-нибудь). Корректуры же иногда хранились в типографии и потом пополняли собой Академический архив. То же самое могло происходить тогда, когда Академия печатала не «своекоштное» издание, то есть финансируемое самой Академией, а принятое со стороны. Обычно заказчик вносил предоплату, но при печатании объемных книг она могла вноситься по мере печатания листов; если же заказчик переставал платить, то новые листы не набирались, а отпечатанные со временем шли на переработку. Корректуры таких изданий сохранялись крайне редко.

Но бывали и совсем другие случаи, уже более близкого к нам времени, когда книга не выходила из‐за буйств цензуры. Скажем, вместе с библиотекой историка литературы Г. П. Макогоненко некогда были приобретены гранки сборника Анны Ахматовой «Нечет», в который вошли стихи 1939–1946 годов. Но печатное издание не вышло, и экземпляр был подарен Ахматовой Г. П. Макогоненко, мужу Ольги Берггольц, и ныне он уникален.

Не менее ценна корректура сборника «Избранное» Марины Цветаевой, который должен был выйти в свет в 1957 году. Он готовился Ариадной Эфрон – дочерью автора, но главным инициатором был Илья Эренбург. К сожалению, цензура не разрешила к печати этот объемный сборник, и сохранился он в нескольких корректурах (в собрании Л. М. Турчинского есть экземпляр с обширной правкой Ариадны Эфрон и автографом Эренбурга на первом листе). Безусловно, любой уцелевший экземпляр этой корректуры ценнее любого прижизненного издания Марины Цветаевой.

С одной корректурой невышедшей книги была у нас связана любопытная история. Однажды, довольно давно, когда московские книжники имели привычку раз в один-два месяца наезжать в город Ленина, мы с коллегой ездили также. И вот на Литейном, в бывшем антикварном магазине знаменитого букиниста Клочкова (ныне в нем несколько магазинов – от сумок до кроссовок – и ни одного книжного), купили книгу, но в действительности не книгу. Специфика ее печати (грязнота оттиска шрифта, сильный натиск и тому подобные признаки) выдавала, что перед нами корректура. Название – «Заметки и дневник Л. В. Дубельта» (Ленинград, издание «Красной газеты», 1929 год). Помня этого героя, мы особенно обрадовались по возвращении в Москву, когда выяснили, что издание это так и не осуществилось, то есть перед нами был не просто корректурный оттиск, а единственный сохранившийся экземпляр корректуры неосуществленной книги.

Как мы уже сказали, для середины XX века не было чем-то удивительным, когда книга готовилась к печати, а потом так и не выходила в свет. Причина понятна: в эпоху «великого перелома» производилась централизация всего на свете – профессиональных кружков, культурных обществ, творческих объединений и, наконец, издательств. Сталинская вертикаль власти требовала более простых и управляемых структур, а потому в одночасье многие начатые проекты были закрыты – страна рабочих и крестьян после вольностей НЭПа уже не терпела частных начинаний. Особенно много таких потерь произошло при ликвидации (или, как тогда выражались, «укрупнении») небольших или частично негосударственных издательств. Так, к слову, погибло и издательство Academia – лучшее русское издательство ХX века, и одновременно масса других… Одно из таких как раз планировало издать «Записки Дубельта».

Мы тогда не слишком понимали, как нам быть – продать корректуру или приберечь для пушкинской коллекции, но через некоторое время мне позвонила хранитель редких книг музея А. С. Пушкина Ирина Николаевна Врубель (1936–2008), с которой мы были дружны, и сказала, что зайдет к нам вместе с подругой «поговорить». Подругой оказалась Марина Витальевна Бокариус – хранитель редкой книги музея-квартиры А. С. Пушкина на Мойке, 13. Разговор был немного странный: «Я приехала за корректурой записок Дубельта. Понимаю, что ее можно дорого продать, но без нее я от вас не уйду…»

Вообще мы порой давали «слабину» – один из нас периодически пытался что-то подарить в какой-нибудь музей, если это было важно для экспозиции, но тут об экспозиции речи вроде бы не шло… Разговор складывался довольно странно, но в то же время столь дружески и убедительно, что корректура действительно перекочевала в сумку к Марине Витальевне и поехала обратно в Петербург.

Только потом, когда нас связали дружеские отношения, я узнал о непростой судьбе этой корректуры. Оказалось, что еще с 1968 года она была на государственном хранении во Всесоюзном музее А. С. Пушкина, но при одной из проверок фонда 1970‐х годов ее не оказалось на месте; и вот, узнав от И. Н. Врубель о нашей покупке, Марина Витальевна сама приехала в Москву за «своим» экземпляром. То есть в действительности произошел из ряда вон выходящий случай, не имеющий аналогов, потому