Горбачёв рвался в бой. Он позвонил Черняеву, заместителю заведующего международным отделом ЦК, и предложил ему стать своим советником по национальной безопасности. Черняев был либералом, но ещё не вошёл во внутренний круг Горбачёва. Он был известен как человек энциклопедических знаний. Его отличали чрезвычайное любопытство, чистосердечие и бесстрашие. Он был поклонником театра, учил наизусть поэзию и читал западную литературу, даже запрещённую. Черняев прекрасно ориентировался в русской культуре, учился в лучших школах и у лучших учителей. Он пошёл на фронт добровольцем в начале Великой Отечественной войны и был серьёзно ранен в бою. После войны Черняев окончил МГУ, затем преподавал там. В 1950-х он работал в новом партийном журнале «Проблемы мира и социализма» в Праге, где, по сравнению с Москвой, атмосфера была относительно свободной. Это надолго оставило след: он вернулся в Москву и проработал два десятка лет в аппарате ЦК, лелея надежды на либеральную реформу — невзирая на подавление «Пражской весны», вторжение в Афганистан и другие глубокие разочарования той эпохи.

Когда Горбачёв обратился к нему, Черняев сначала колебался: ответственность казалась ему непомерной. Ему было 65 лет, и он боялся разочаровать Горбачёва. Ему хотелось уделять больше времени чтению, театру, выставкам, консерватории, спокойной и тихой жизни.

— Что скажешь? — Горбачёв был настойчив.

— От таких предложений не отказываются, Михаил Сергеевич, — ответил Черняев.[480]

В следующие критические годы Черняев работал с Горбачёвым плечом к плечу, он был ключевым членом группы экспертов-реформаторов, дававших Горбачёву беспристрастные советы и стопроцентно лояльных ему. Вместе с другими интеллектуалами он формировал орудия гласности и перестройки. Подробный и откровенный дневник Черняева — возможно, важнейшее описание современником особенностей горбачёвского мышления и процесса принятия решений.[481]

В 1986 году перемены шли быстро. Борис Ельцин, партийный начальник из Свердловска, попал в столицу и вскоре погрузился в популистское движение за повышение качества жизни. Александра Яковлева, упорного сторонника демократизации, пригласили возглавить отдел пропаганды ЦК; это был ещё один выдающийся советник Горбачёва, всей душой преданный «новому мышлению». Черняев стал делать заметки на совещаниях с Горбачёвым. Позднее другие советники Горбачёва, включая Яковлева, Шахназарова и Вадима Медведева, добавили свои записи, и в совокупности они стали ещё одной важной характеристикой того времени.[482]

Вскоре после назначения Черняева состоялся XXVII съезд партии — гигантское мероприятие: 4993 делегата со всей страны поселились в московских отелях и собирались в зале Кремлёвского дворца съездов с 25 февраля по 6 марта 1986 года. Съезды проводились каждые пять лет, чтобы одобрить состав ЦК, состоявшего из трёх с лишним сотен человек, и принять программу на следующую пятилетку. На этом мероприятии и состоялась премьера горбачёвского «нового мышления» и перестройки. В своих выступлениях Горбачёв называл войну в Афганистане «кровоточащей раной» и говорил о том, что внешняя политика СССР может быть основана на сосуществовании с некоммунистическим миром, а не на бесконечной конфронтации военных блоков. Слова Горбачёва были упакованы в старую риторику об американском империализме, и он всё ещё стремился ускорить строительство социализма, ни в коем случае не разрушая его. Но «новое мышление» уже было налицо.[483]

Черняев вспоминал, что после съезда Горбачёв испытывал «чрезвычайный энтузиазм». Но как раз тогда, когда он праздновал свои успехи, из Америки подул холодный ветер. После раскрытия шпионской сети Уокера в 1985 году Рейган подписал секретную директиву, потребовав приструнить советскую разведку, но конкретные меры были отложены. 7 марта, на следующий день после окончания съезда, Соединённые Штаты потребовали от Советского Союза резко сократить состав дипломатической миссии в ООН в Нью-Йорке — примерно с 270 человек до 170. Горбачёв увидел в этом предательский удар со стороны Рейгана. Американские чиновники были уверены, что советская миссия в ООН — штаб-квартира шпионов КГБ.[484] Но два самых опасных шпиона за всю историю работали не в советской миссии, а в недрах американского правительства — это были Эймс и Хансен.

Тринадцатого марта Горбачёв потерпел ещё одну неудачу: военные корабли США со сложным электронным оборудованием заплыли на шесть миль внутрь двенадцатимильной территориальной зоны СССР в Чёрном море. Это была явная провокация, и СССР выразил протест. 20 марта рассерженный Горбачёв встретился со своими советниками в Тольятти, чтобы подготовить свою речь. Согласно заметкам Черняева, Горбачёв сказал, что собирается незамедлительно нанести американцам ответный удар. Он не понимал безразличия европейцев и американцев к его инициативам. «Что мы видим со стороны Европы и США? — спрашивал он. — Увёртки, уход от сути, попытки отделаться полумерами и обещаниями».[485]

Горбачёв продлил на три месяца мораторий на ядерные испытания, который Советский Союз сам для себя установил, но Рейган отказался следовать примеру СССР. 22 марта Соединённые Штаты произвели подземный ядерный взрыв мощностью 29 килотонн в пустыне Невада, на глубине шестиста метров.[486] Испытания проходили под кодовым названием «Glencoe». Горбачёв по-прежнему воздерживался от испытаний советских ракет, но с горечью пожаловался своим приближённым 24 марта, что мораторий показал: у американцев «нет намерения разоружаться». В тот день Горбачёв спросил: «Чего Америка хочет?» Черняев вспоминал: «Складывалось впечатление, что мы опять скатываемся назад, к конфронтации».

Горбачёв снова обратился к мечте Рейгана о «звёздных войнах», которую тот отстаивал так упрямо. Горбачёв пообещал, что советский «асимметричный ответ» нейтрализует её при затратах в 10 % рейгановских. «Может, перестать бояться СОИ?» — спросил он. Была заметна перемена интонации по сравнению с неистовой кампанией против противоракетной обороны на женевском саммите, всего несколькими месяцами ранее. «Конечно, не может быть безразличия в отношении к этой опасной программе, — сказал Горбачёв. — Но всё-таки надо избавиться от комплекса. Ведь ставка делается как раз на то, что СССР боится СОИ — в моральном, экономическом, политическом и военном смысле. Поэтому на неё и нажимают, чтобы нас измотать».[487]