лосиных шкур; человек – нечто большее, чем просто фигура, которая иногда двигается и издает звуки. С крысой все не так. Крыса живет во вселенной еды, угроз и размножения. Такова ее система координат: крыса все оценивает с точки зрения того, съедобно ли оно, можно ли его трахнуть или представляет ли оно угрозу. Вигвам не имеет для нее значения, кроме как место, где может быть найдена или не найдена еда, которая может быть безопасной или наоборот. То, что угрожает ей, может быть тривиальным для нас, то, что угрожает нам, может быть за пределами её понимания. У крысы нет имени, она бродит по миру, видя только то, что ей нужно видеть, понимая только то, что ей нужно понять. Вселенная, которую она воспринимает, сильно отличается от той, которую воспринимаем мы. Тем не менее, в определенные моменты, в определенных местах пространство человека и пространство крысы пересекаются, соприкасаются, и происходит общение и слияние.

«Слияние с крысой?» – думал Сантьяго Колумбар, восьми лет от роду.

Вселенная крысы. Вселенная охотника. Вселенная добычи. Вселенная мяса. Вселенная мертвых. Десять миллионов вселенных в обнаженном городе, каждая размером с человеческую голову, отделенные друг от друга пропастями некоммуникабельности. Не ищите параллельные вселенные дальше, чем в человеке рядом: в вашей постели, в вашей машине, за вашим столом, в очереди на рецепцию; в женщине, которая бежит, исполненная звериной бескорыстной грации и свободы.

В Сенчури-Сити, что уникально для некровиля, нет серебристых экранов. Нет безмолвных теней кинобогов, призванных тарахтением проектора и пляской световых вееров. Сенчури-Сити – это воплощенный дух места. Город, о котором он заставляет вспомнить, всегда был скорее состоянием души, чем точкой на карте. Сенчури-Сити – это призрак места, которого на самом деле никогда не существовало: Старого Голливуда. Его вульгарный труп. Его усыпанный драгоценными камнями саван. Его Бэби Джейн[203].

Сенчури-Сити – это место, где вокруг одни фасады. По ту сторону фанеры, краски и целлулоида простирается пустота. Город полностью возведен из потерянных и одиноких декораций эпохи голливудского Золотого века. Смотрите, вот тот самый водосточный желоб, под которым плясал Джин Келли, а вон трущобы из «Тупика». Вот блестит телеобъектив Джимми Стюарта, когда он смотрит из окна во двор… И прислушайтесь, ну же, прислушайтесь! Слышите, как Сэм играет для гостьи за неоновой вывеской кафе «У Рика»[204]? Разве кто-то сможет удержаться и не заглянуть внутрь – а вдруг все так и есть, вдруг все по-настоящему, – но за дверью нет ничего, кроме деревянных подпорок, меловых пометок, оставленных старшим рабочим-механиком, и прочих декораций. Лица. Лики. Личины.

Воспоминания. Сантьяго отдернул руку от дверной ручки особняка из «Пейтон-плейс»[205], словно обжегшись. Контакт продлился всего лишь мгновение, но в это мгновение он был другим человеком в другом времени: маленькой девочкой в желтом солнечном платье, воздушным шаром, застрявшим на дереве, детьми, бегущими по полосатому газону от мусора вечеринки на день рождения. Он снова коснулся ручки. Внезапность перехода сбивала с толку: теперь вокруг него были дети, он плакал, воздушный шар уплывал в небо.

Это была святая земля. Они стояли на небольшой площади: перед ними был Пейтон-плейс, позади – забегаловка на Татуине, справа – квартира Бланш Дюбуа во Французском квартале, слева – ворота Изумрудного города[206]. Призраки Ширли Темпл и Микки Руни[207] мелькали на краю поля зрения Сантьяго; хихикая, они растворялись в воздухе всякий раз, когда он пытался взглянуть на них прямо. Он сомневался, что сможет найти дорогу обратно в страну мертвых, не говоря уже о земле живых.

– Город Мишуры, превращенный в Чертоги памяти[208], – сказала Миклантекутли. – Эта идея пришла в голову грекам, но итальянцы эпохи Возрождения возвели ее в ранг искусства. Театр памяти был методом построения целой мнемонической архитектуры – скажем, дома, где каждая комната была определенной областью, которую нужно было запомнить; ее планировка, декор, мебель, статуи и украшения – мы здесь говорим об особняках памяти, а не об архитектурном проекте жилья – были выбраны и размещены таким образом, чтобы вызывать конкретные ассоциации. Флигель может стать инвестиционным портфелем: доспех самурая – пакетом акций в «Хоум исланд эмнестиз»; позолоченный солнечный луч на стене – двухпроцентным опционом в «Судесте солар»; плюшевый медведь с апельсином в лапе – напоминание о том, что не стоит связываться с фьючерсами на поставки соков. Средневековая виртуальная реальность: что такое иконки прог, как не мысленные образы, заряженные воспоминаниями? Некоторые театры памяти оказались настолько переполнены нагромождениями мнемотехники, что их управляющим приходилось выгружать воспоминания из внутреннего пространства во внешнее. Реальные здания, реальные места стали хранилищами информации; прогулка по пьяцце к Миланскому собору была эквивалентна ревизии и обновлению домашних прог. Изысканная, полная барочной красоты методика, полностью устаревшая из-за ролодексов[209] и персональных компьютеров.

– Все это – огромный овеществленный Театр памяти? – спросил Сантьяго.

Дороги вели от маленькой площади в недра страны воспоминаний; справа – американская глубинка Дорис Дэй, озаренная светом серебристой луны, слева – красный город Ад, где безымянный Незнакомец вершил возмездие[210].

– По сравнению с классическим Театром памяти он выглядит так же, как сам Театр памяти, сопоставленный с «ми, соль, си, ре, фа на линеечках сидят» и «каждый охотник желает знать, где этот сраный фазан», – сказала Миклантекутли. – Ты его касался, чувствовал. Живая память; воспоминания о нас, нашем прошлом, наших жизнях, положенные на хранение, чтобы через тысячу, десять тысяч, миллион лет – когда мы проживем так чертовски много, что наши мозги не смогут все вместить, – мы смогли вернуться сюда и позволить символам, запечатленным на картонных улицах, вернуть нас к забытому минувшему.

Сантьяго положил правую ладонь на глиняную стену инопланетного бара. Голубая жемчужина матери-Земли висит над головой; под ногами распростерты солнечные крылья космического корабля, украшенного звездно-полосатым флагом исчезнувшей цивилизации.

– Но как?..

– Нанопроцессор – это, по сути, машина для хранения и воспроизведения информации. Процесс Теслера – это считывание и запись химической информации из нашей клеточной ДНК и транскрибирование ее в тектопластическую, а не белковую матрицу. Что такое человеческая память, как не скопления химических веществ в мозге; веществ, которые текторы могут хранить и обрабатывать, как и любые другие? Хочешь, чтобы я сказала Сантьяго Колумбару, что душа – не более чем взболтанный, но не перемешанный нейрохимический коктейль?

– Эти декорации – листы текторов, в которых хранится память, – проговорил Сантьяго, вычисляя плотность информации на один квадратный сантиметр, умножая ее на площадь стен, зданий, улиц, городов.

Он пересек маленькую площадь и коснулся дверного молотка Изумрудного города. Голубое небо, зеленое море, лодочка и я; на волнах качаются стеклянные сферы детекторов нейтрино – они похожи на сети японских рыбаков в