– Господи, а кто же не защитник истины? – горькоспросил я. – Смотри, у меня все руки в крови твоего брата во Христе! А ты,странная, напичканная кровью пародия на человека, сидишь и смотришь на этосовершенно равнодушно!

– А у тебя острый язык для такого милого личика, –сказал он с прохладным удивлением. – Твои мягкие карие глаза, твои темные,осенние, рыжие волосы свидетельствуют об уступчивости характера. Но ты неглуп.

– Неглуп? Ты сжег моего господина! Ты его уничтожил. Ты сжегего детей! Я твой пленник – разве нет? Зачем? И ты еще смеешь говорить со мнойоб Иисусе Христе? Ты?! Ты?!! Отвечай, зачем нужна эта трясина грязи и фантазий,вылепленная из глины и священных свечей?

Он засмеялся. В углах его глаз появились морщинки, лицостало веселым и приятным. Волосы, несмотря на грязь и колтуны, сохранилисверхъестественный блеск. Как бы он блистал, освобожденный от своих кошмарныхзаблуждений!

– Амадео, мы – Дети Тьмы, – терпеливо объяснилон. – Мы, вампиры, созданы быть бичом рода человеческого, как эпидемиячумы. Мы – часть испытаний и несчастий этого мира; мы пьем кровь, мы убиваем вославу Господа, который хочет испытать человечество.

– Не произноси такие страшные слова. – Я прикрыл ушируками и съежился от страха.

– Но ты же понимаешь, что это правда, – настаивал он,не повышая голоса. – Глядя на меня в моей сутане, рассматривая моюкомнату, ты все понимаешь. Я живу, ограничивая себя во всем во имя Господа, какв старину жили монахи, пока они не научились расписывать стены эротическимикартинами.

– Ты говоришь как сумасшедший, я не понимаю, зачем тебе этонужно. – Я отказывался вспоминать Печерскую лавру!

– Нужно, потому что здесь я обрел свою цель, я увидел цельГоспода, а превыше ее ничего нет. Ты бы предпочел остаться проклятым, одиноким,эгоистом, влачащим бессмысленное существование? Ты бы отвернулся от замысластоль великого, что в нем есть место самому крошечному младенцу? Ты думал, чтоможно прожить вечность без великолепия этого грандиозного замысла, пытаясьотрицать участие Господа в создании каждой прекрасной вещи, которую ты возжелали получил в собственность?

Я замолчал, приказывая себе даже не думать о древних русскихсвятых. Он был мудр и потому не настаивал. Напротив, он очень мягко, бездьявольского ритма, запел латинский гимн:

– Dies irae, dies illa

Solvet saeclum in favilla

Teste David cum Sibylla

Quantus tremor est futuris...

И в этот день, в день Страшного Суда, мы исполним свой долг,мы, его Темные ангелы, заберем в преисподнюю грешные души – согласно его Божественнойволе.

Я опять поднял на него взгляд.

– А последняя мольба, чтобы он смилостивился над нами? Развеон страдал не за нас?

Я тихо пропел по-латыни:

– Recordare, Jesu pie,

Quod sum causa tuae viae...

Вспомни, милосердный Иисус, Господь наш, что ради менясовершил ты свой путь...

Я поспешил продолжить, с трудом находя в себе мужествоокончательно выразить этот кошмар.

– Какой монах из монастыря моего детства не надеялся в одинпрекрасный день быть с Богом? И что ты мне говоришь? Что мы, Дети Тьмы, служимему без всякой надежды когда-нибудь оказаться с ним?

Он внезапно расстроился.

– Существует какая-то неизвестная нам тайна, –прошептал он, отводя взгляд, как будто действительно молился. – Как онможет не любить сатану, если сатана так хорошо служит ему? Как может он нелюбить нас? Я не понимаю, но я – то, что я есть, а ты – такой же, как я. –Он взглянул на меня, снова мягко приподняв брови, чтобы подчеркнуть своеудивление. – И мы должны служить ему. Иначе мы пропадем.

Он соскользнул с табурета и опустился рядом со мной,скрестив ноги, а потом, вытянув длинную руку, положил ее мне на плечо.

– Великолепное создание, – сказал я. – Подуматьтолько, Бог породил как тебя, так и мальчиков, которых ты убил сегодня ночью,чьи прекрасные тела ты предал огню...

Он помрачнел.

– Амадео, прими другое имя и останься с нами, живи с нами.Ты нам нужен. Что ты будешь делать один?

– Скажи, зачем ты убил моего господина.

Он отпустил меня и уронил руку на колени, на черную ткань.

– Нам запрещено использовать свои таланты, прельщаясмертных. Нам запрещено дурачить их своим мастерством. Нам запрещено искатьутешения в их обществе. Нам запрещено появляться в местах света.

Меня это не удивляло.

– Наши сердца так же чисты, как и у монахов аббатстваКлюни, – сказал он. – Мы содержим свои монастыри в строгости исвятости, мы охотимся и убиваем, чтобы совершенствовать Сад Господа нашего,Долину Слез. – Он сделал паузу, а потом продолжил, еще больше смягчивголос и добавив в него удивления: – Мы подобны жалящим пчелам, крысам, крадущимзерно; мы подобны Черной смерти, уносящей молодых и старых, прекрасных иуродливых. – Он посмотрел на меня взглядом, молящим о понимании. –Соборы поднимаются из пыли, чтобы человек увидел чудо. И в камне люди вырезаюттанец скелетов, чтобы напомнить о быстротечности жизни. Мы вооружаемся косами ивступаем в армию скелета в черном, вырезанного на тысяче дверей, на тысячестен. Мы – последователи Смерти, чей жестокий лик запечатлен в миллионахкрошечных молитвенников, лежащих в руках как богачей, так и бедняков.

У него были огромные мечтательные глаза. Он посмотрел посторонам на мрачную келью с куполообразным потолком, под которым мы сидели. Вего черных зрачках отражались свечи. На секунду веки его опустились, потомглаза открылись вновь – яркие, прояснившиеся.

– Твой господин это понимал, – с сожалениемконстатировал он. – Действительно понимал. Но он был родом из языческихвремен, он был ожесточен и сердит, он неизменно отказывался признавать Божиюблагодать. В тебе он увидел Божию благодать, потому что твоя душа чиста. Тымолод и чувствителен, ты открываешься навстречу ночному свету, как лунныйцветок. Сейчас ты нас ненавидишь, но со временем ты все поймешь.

– Не знаю, пойму ли я еще что-нибудь, – возразиля. – Я равнодушен, я уничтожен, я не имею понятия о чувствах, о желаниях,даже о ненависти. Я должен бы тебя ненавидеть, но это не так. Я пуст. Я хочуумереть.