пока в свой первый спортивный сезон вел команду Сент-Джонса к финалу Национальной студенческой спортивной ассоциации. Рана, что праворукий Клеменс получил в перестрелке двадцать два месяца назад, была, к счастью, в левом плече и уже исцелилась – на пару с его психическим состоянием, которое кардинально улучшилось после переезда из Коз-Хаусес домой к тренеру Бойлу.

Новости о появлении Димса – он опоздал на двадцать минут – и о его благополучии в профессиональном бейсболе пронеслись по скорбящим подобно циклону.

– Везет же нам, – бубнил Хоакин. – Единственный из Коза, кто попал в большую команду, принят в паршивых «Кабс». Эта команда шестьдесят три года не побеждала в Мировой серии. Кто на них поставит? Я же на нем ни гроша не подниму.

– Какая разница? – сказала мисс Изи. – Ты его машину видал?

Это она подметила верно. Клеменс, в свои дилерские дни разъезжавший на подержанном «Понтиаке Файрберде», прибыл за рулем новенького «Фольксвагена Жука».

После службы и погребения большая компания из сорока соседей сошлась в подвале Пяти Концов и проговорила до поздней ночи – отчасти потому, что угощений оказалось слишком много, а отчасти потому, что осталось столько невостребованного сыра, что они не могли сообразить, куда его девать. О сыре спорили часами. По свидетельствам Бам-Бам, этой извечной бдительной сырной сыщицы, и старика Даба Вашингтона, который уснул на старой фабрике на причале Витали и выбрел посреди ночи покопаться в мусоре на Сильвер-стрит, было установлено, что сыр приехал предыдущей ночью в пятиметровой фуре-рефрижераторе в количестве сорока одного ящика, в каждом из которых находились двадцать восемь двухкилограммовых головок вкуснейшего, великолепного, восхитительного сыра белого человека. Его раздали, потому что негде было хранить, но, несмотря на собравшуюся для прощания с телом толпу, в церкви закончились охотники до сыра, так что после службы по Пиджаку срочно приняли решение нести добро по всему району вокруг Коз-Хаусес. Еще восемь головок сунули в багажники двух патрульных машин из «семь-шесть», вернувшихся со своего «чрезвычайного дорожного происшествия» в Бэй-Ридже. Копы упирались и заявляли, что это слишком много, и тогда сестра Го велела отвезти половину пожарному отделению 131 на Ван-Марл-стрит, чтобы поделиться с коллегами по экстренным службам. Копы согласились, но сами не оставили пожарным ни корочки, поскольку в районе Коз пожарные и копы ненавидели друг друга до печенок точно так же, как и во всем Нью-Йорке. Донесли новости о сыре и до Вотч-Хаусес. Перед церковью выстроилась очередь – жильцы обоих проектов сходились табунами, и все равно сыр оставался. Многих пришедших уговаривали унести домой больше, чем они могли съесть. Головки растаскивали в мешках, продуктовых сумках, садовых тачках, дамских сумочках, детских колясках, продуктовых тележках и почтовых, позаимствованных в ближайшем почтовом отделении. В Козе никогда не было столько сыра. И, к сожалению, больше никогда и не будет.

Трудно сказать, сыр ли, Клеменс ли со своим «фольксвагеном» или присутствие Элефанти вызвали больше гвалта в костяке церковной общины, засидевшейся допоздна за перетиранием новостей, спорами, шутками и рассказами, а также обвинениями в коварном укрывательстве местонахождения и обстоятельств таинственной смерти Пиджака. Казалось, никто ничего не знает. В Козе еще не видели ничего подобного. В семь вечера, когда убрали столы, вымыли тарелки, разделили остатки сыра, подмели в церкви и раздали луноцвет, потому что его привезли слишком много, все посторонние соседи рассосались, оставив только главных прихожан баптистской церкви Пяти Концов: сестру Го, Сосиску, сестер Бибб и Бам-Бам, а также двух гостей – мисс Изи и Супа. Последние не входили в общину, но для них сделали исключение как для представителей почтенных институций: мисс Изи была новоизбранным президентом Пуэрто-риканского общества, а Суп – который уже не отзывался на Супа, а взял прозвище Рик Икс – был гордым членом «Нации ислама», а заодно лучшим работником отдела продаж бруклинской мечети № 34, распродавшим бобовых пирогов и газет больше всех за богатую историю мечети. А еще его разыскивали в Канзасе за незаконное лишение свободы в связи с конфликтом на бытовой почве и ограблением, но это, заверил он собравшихся, долгая история.

Вшестером они проговорили всю ночь.

Беседа скакала вверх и вниз, осеняя стены догадками, пока разные теории вводились в игру, предавались забвению и вводились обратно. Где Пиджак провел свои последние четырнадцать месяцев? Запил ли под конец жизни? Как он умер? Почему приходил Слон? И откуда столько сыра?

Больше всего допекал вопрос сыра.

– После стольких лет, – сказала мисс Изи, – так никто и не знает. Это уже не смешно.

– Я поймала водителя грузовика, – гордо сообщила Бам-Бам. – Увидела, как в три тридцать подъезжает грузовик, выбежала и перехватила его раньше, чем он тронулся обратно. Их было двое. Один как раз садился в кабину. Второй, водитель, выходил из церкви. Я поймала его за руку, пока он не уехал. Спросила: «Ты кто?» Он не особо что ответил. Но говорил с итальянским акцентом. По-моему, он гангстер.

– С чего ты взяла? – спросила мисс Изи.

– Он был весь рябой.

– Это еще ничего не значит, – сказала мисс Изи. – Может, он учился пользоваться вилкой.

Это предположение вызвало приступ смеха и комментариев.

Но, похоже, никто больше ничего не знал.

Потом они насели на Сосиску. Почти битый час допрашивали лучшего друга Пиджака. Сосиска заявлял о неведении.

– Он сидел в тюрьме, – сказал Сосиска. – Об этом в газете писали.

– Об этом не писали, – сказала мисс Изи. – Он должен был сесть в тюрьму. Он должен был пойти под суд. Вот об этом – писали. Но Пиджак никуда не сел.

– Ну и здесь его не было! – сказал Сосиска.

– А где тогда?

– Я вам кто, доска уиджи[41]? Не знаю я, – сказал Сосиска. – Человек умер. За жизнь он сделал много хорошего. Что вы так переживаете?

Споры затянулись за полночь. Куда отправился Пиджак? Когда его видели? Никто не знал.

Наконец около часа они засобирались на выход – раздосадованные как никогда.

– После двадцати лет гаданий, как старый хрыч уйдет на тот свет, это попросту нечестно, – сказала Бам-Бам, перед уходом прожигая глазами Сосиску. – Терпеть не могу, когда человек с репутацией пустомели вдруг уходит в несознанку, хотя знает то, чего не знаешь ты.

Сосиска на нее даже не взглянул. Он не сводил глаз с сестры Бибб, своей тайной любовницы, которая готовилась уходить. Последний час он хмуро наблюдал, дожидаясь подмигивания, кивка, мановения головы – хоть какого-то знака, что все хорошо и можно последовать за ней домой для небольшого баловства в память о Пиджаке. Но сестра Бибб его будто не замечала. Наоборот, когда пробило час ночи, взяла свою сумочку и направилась к двери. И вот тут, бесшумно поворачивая ручку, она ему кивнула. Сосиска вскочил на ноги, но его поймала за руку сестра Го.

– Сосиска,