– Кто из них с кем, – поправлял он.

– Ну, или так. В общем, я стараюсь в это не вникать.

Ели мы на кухне у меня, а спали в кровати Данте. Каждое утро я выбирала рецепт из его поваренной книги «Вегетарианский Эпикур», а каждый вечер перла на наш холм сумки с нужными ингредиентами. Данте стал вегетарианцем в 1974 году, когда, жуя особо хрящевую часть стейка, вдруг понял, чем является говядина – разлагающейся плотью, и у него стиснуло горло. Выплюнутое в салфетку непрожеванное мясо Данте называл эпифанией[23]. Когда я полезла в словарь посмотреть, что это значит, полароидные фотографии юного, еще религиозного Данте выпали на пол. На всякий случай я переложила снимки и кусочек маминой картины в обувную коробку, надписала «Документы по страховке» и задвинула на верхнюю полку шкафа.

Данте трансформировал меня, считала я. Когда морозом прихватило последний из помидорных кустов за домом, я уже обходилась без сигарет целые выходные, готовила на жаровне кисло-сладкую желудевую тыкву и управляла своим оргазмом, чтобы он наступал приблизительно тогда, когда я хочу. «Духовное событие, при котором проявляется сущность определенного объекта, характеризующееся внезапностью и моментальностью» – так в словаре объяснялась эпифания. Каждая ночь, которую мы проводили вместе, казалась духовным событием. Забавно – переставший верить Данте заставил меня уверовать снова. Он был даром, долгожданным знаком от Бога, чья рука, как мне казалось, угадывалась в случившемся. А если на небесах есть рай, где живет Бог, может, мама тоже там, с волнистыми крылышками и в красных шпильках, с улыбкой глядит на то, что создаем мы с Данте.

Домашний телефон был написан у Данте в школе на доске, чтобы каждый ученик в случае необходимости мог позвонить. В основном звонили девочки, поссорившиеся с подружками или мальчиками. Они реагировали резко и презрительно, когда трубку брала я. Два года подряд выпускной класс посвящал Данте свой ежегодник, отчего в других учителях проснулась зависть. Оказавшись перед выбором, он предпочел своих учеников кучке старых пердунов из учительской, которые умеют говорить только о страховании жизни, а не о самой жизни.

Одного вида Данте в нижнем белье или звука его мягкого, вразумляющего голоса, которым он говорил с очередной брошенной парнем старшеклассницей, хватало, чтобы меня захлестнули чувства. Он проверял работы учеников на кухонном столе и целые страницы исписывал зелеными чернилами, излагая свои замечания (исправления красной ручкой, говорил он, оглупляют). Преподавание отбирало у Данте все силы. Каждый вечер он заводил будильник, падал голый в постель и просил потереть ему спинку.

– Э-э… Тебе звонили, – сказал он мне однажды вечером.

– Что?

– Твой медиум, насчет акварели. Передала, что тебе надо лепить из глины в своей манере. А почему ты бросила рисовать?

Я совсем забыла, что я художница в творческом кризисе. Я разминала ему позвонки, мысленно составляя список своей лжи Данте: противозачаточные, бывший бойфренд, акварели. Умолчания вроде Киппи и нервного срыва, строго говоря, не ложь, рассудила я. У каждого есть секреты.

Массаж спины всегда возвращал Данте к жизни. Когда он целовал меня или трогал, каждый раз спрашивал:

– Тебе хорошо? А так? А тут?

Данте называл наши занятия любовью пьесой в двух актах: сначала я, затем он – так нам больше всего нравилось. Тогда я расслаблялась, счастливая и удовлетворенная, и целовала его веки и рот, пока он входил и выходил из меня, медленно крутя бедрами. Иногда он смеялся, когда кончал, иногда вздрагивал и комкал простыню в кулаках.

– Подожди, не выходи из меня! – говорила я порой, кладя ладонь ему на копчик. Я боялась и правды, и лжи. Я боялась даже самого слова «отстранение».

От секса и любви у меня началась бессонница. Когда Данте засыпал, я вставала и ходила в темноте, огибая смутно различимую в темноте мебель и убеждая себя, что я его не потеряю, что это у меня уже пройденный этап – с потерями. Однажды ночью, во время нервной беготни и кусания ногтей, я запнулась о стул и пребольно ушибла большой палец. Не обращая внимания на боль, я вернулась в кровать, ища в темноте доказательства реальности Данте: волосы на груди, его дыхание, обдающее кончики моих пальцев, влажное пятно, которое мы оставили на простыне.

– Что, перелом? – спросила я врача, который осматривал мою ногу через два дня.

– Да, палец сломан.

– И что мне делать?

– Ничего.

Ничего я не делала и для предохранения. Если вы тянете и звоните в «Планирование рождаемости», когда рабочий день у них закончен, значит, вам нет необходимости с кем-то говорить – у вас уже есть готовый совет некоего всезнающего женского голоса.

– Разумеется, – говорит голос, – отсутствием предохранения ты тоже принимаешь решение.

Моя смена в супермаркете заканчивалась в три, Данте в школе обычно освобождался позже. К октябрю мы уже каждый день встречались в библиотеке в центре Монпелье и вместе совершали восхождение на холм.

Как-то раз, ожидая Данте, я заметила толстую книгу «Наши тела и мы сами». Мое внимание привлекла большая фотография на обложке – черно-белый снимок двух демонстранток, державших плакат «Женщины, объединяйтесь!». Одна из протестующих примерно моего возраста, другой было лет семьдесят. В тот день в магазине произошла громкая ссора среди персонала: Тэнди, которая весной собралась замуж, отменила в пылу размолвки приглашения двум другим кассиршам быть подружками невесты.

– Сука! – кричали они друг дружке из-за касс.

– Сама ты сука!

Листая первую главу «Наши тела и мы сами», я то и дело закрывала книгу и смотрела на этих объединившихся демонстранток.

Я соскучилась по бабушке. Мы по очереди писали и звонили друг другу каждую неделю, но письма и разговоры получались вежливыми – и ни то ни се. Бабка называла мое незадавшееся прошлое «делами давно минувших дней» или «тем случаем некоторое время назад». Слушая наши разговоры, можно было подумать, что в мире не существует смерти, секса и безумия. Женщины в книге обнимались, играли на кларнетах, занимались любовью со своими лысеющими бойфрендами. Я, двадцатипятилетняя, сижу в библиотеке в Монпелье и жду любимого мужчину, который обожает меня, но одновременно я еще и моя ожиревшая ипостась, дующаяся на весь мир в своей комнате в бабкином доме. И еще я шестилетняя, в комбинезончике, проезжающая с отцом размытую бурю за стеклами машины на мойке. И восьмиклассница в «МГ» Джека Спейта – волосы развеваются на ветру по дороге к тому собачьему приюту, где он меня уничтожит… Да вот только не удалось ему меня уничтожить – пришел Данте и отменил изнасилование, и способа объяснить это бабке я не видела. Что за человек моя бабка за ее артритом и четками? Какой она была в постели с мужем? «Женщины, объединяйтесь!» Эта идея меня потрясла.