– А как вы полюбили друг друга?

– Слушай, Долорес, не лезь мне в душу! Я человек замкнутый. К чему ворошить осиное гнездо?

– Бабушка, ты можешь мне довериться. Я твоя плоть и кровь.

Она откашлялась.

– Знаешь, я могу устроить тебе свадьбу, если вы с этим парнем захотите. Без особых излишеств, но деньги у меня на это отложены.

– Его зовут Данте, бабушка.

– Приглашать отца или нет, решать будешь ты, это твое дело…

– Бабушка, мы еще даже не говорили о свадьбе.

– Ну что ж, я не удивлена, что он не заговаривает об этом. Старая пословица не врет: зачем мужчине покупать корову, если он имеет дармовое молочко?

– Бабушка, ты хоть рада за меня? Рада, что я влюбилась?

– Ну, конечно же! Как ты можешь спрашивать!

– Бабушка…

– Извини, я отойду на минутку – мне надо кое-что проверить.

Когда бабушка снова подошла к телефону, ее голос звучал иначе – жестче.

– Я скажу тебе одну вещь, Долорес Элизабет, и потом закрою эту тему. Я похоронила мужа и двоих детей – девятнадцатилетнего сына и дочь, которой было всего тридцать восемь… – Она замолчала, два раза кашлянула, и я вдруг поняла, что она плачет. – Если ты хочешь кого-то любить, давай, валяй. Я знаю, что такое любовь, это не вы с твоим молодым человеком ее изобрели. Но всемогущий Господь ничего не гарантирует тем, кто кого-то любит. На одной любви далеко не уедешь.

Я слышала ее прерывистое, с натугой, дыхание.

– Мы приедем на Рождество, бабушка. Я тебя очень люблю, если ты не против.

– Ну, ты и спросила, – фыркнула она, захлебываясь. – Пф!

Положив трубку, я занялась ужином, на который у нас планировался чечевичный хлеб «Суприм». Бедная бабушка ошибалась: это мы с Данте изобрели любовь, такую, о которой она и знать ничего не знает. Если отважишься полюбить, это чувство уведет тебя, куда захочешь. Если его заглушать, в конце концов останешься несчастной, вроде моей бабки. «Дом репрессий – Пирс-стрит, двести шестьдесят два», – сказала однажды мать. А доктор Шоу говорил: «Подавление ничего не упрощает и не облегчает, Долорес. Оно только отнимает силы».

В тот вечер я решила рассказать Данте все: о своих родителях, о Джеке Спейте, о письмах Киппи, о докторе Шоу. Я представила, как он отреагирует на сброшенное мной бремя тем же успокаивающим голосом, каким он говорил со своими расстроенными ученицами, которых он даже не любит вроде меня… в смысле, так, как меня. Союз «так как» здесь уместнее, чем предлог «вроде». При мысли рассказать правду меня наполнило огромное, опустошающее спокойствие, и я отложила приготовление ужина и прилегла на кушетку. «Ты победитель!» – сказал мне доктор Шоу, тем вечером, когда в бассейне я выкрикивала правду.

Войдя в квартиру, Данте швырнул свой портфель о стену с такой силой, что он рикошетом отлетел обратно.

– Скажи мне одну вещь, – буркнул он. – Я чересчур напористый?

– Гм… В каком смысле?

Казалось, к нам ворвался незнакомец.

– В буквальном. Я напористый? Тебе же знакомо значение этого слова? Оно же значится в твоем обширном словаре?

На лбу у него вздулась вена. Данте всем телом подался ко мне, ожидая ответа. Мысленно я списала в утиль запланированное на сегодня признание.

– Напористый? Вовсе нет. А что?

– Потому что так считает наш завуч. Какая сволочь этот Ив! Я получил сегодня свою аттестацию – три неуда! Дескать, я чересчур напористый!

Он рывком открыл холодильник, взял пиво, ушел в свою квартиру и грохнул дверью. Через пятнадцать минут он вернулся забрать остальную упаковку из шести бутылок, старательно делая вид, что я невидимая.

– Помассировать тебе спину? – спросила я.

– Нет.

– Хочешь поговорить?

– Сама философия образования в этой школе полностью испорчена, – обвиняюще бросил Данте через плечо.

– Это наверняка так и есть, – согласилась я.

– Ив Даунс уже двадцать пять лет сидит на заднице, установленной на нейтралку. Я единственный в этой Богом забытой школе, кому дети могут довериться, а приходится сидеть и слушать, как он все передергивает, будто у меня, мать его, расстройство личности! – Он произнес «мать его» четко и раздельно, тщательно выговаривая каждый звук.

– Ну ладно, не расстраивайся, – сказала я. – Я испекла чечевичный хлеб, а после ужина мы могли бы…

– И это все?! «Не расстраивайся, я испекла чечевичный хлеб»? Впечатлен твоей лояльностью, Долорес. Спасибо за поддержку.

– Прости, – смутилась я, – но ты меня пугаешь и… я не знаю, что сказать.

Я расплакалась. Данте смотрел на меня с любопытством, как ученый-экспериментатор.

Две ночи я спала одна у себя, успокаивая расстроившийся от нервов желудок «Тамсом». В четверг мне на работу доставили дюжину желтых роз, а на карточке значилось: «Люби нас. С любовью, мы». Я поставила розы в кофейник на своей кассе, и целый день покупатели говорили мне, что букет прекрасный. Когда я перехватывала взгляды других кассирш, они резко отворачивались.

В ту ночь Данте захотел секса на полу, а не в кровати. Он был груб и бесцеремонен, даже причинял мне боль, но я молчала, благодарная за его любовь, как бы он ее ни выражал.

– Эй, Домоводство, – заговорил он позже, – по шкале от одного до пяти на сколько ты оцениваешь меня как любовника?

Он подвел меня к зеркалу и заставил нас обоих в него посмотреть. В ожидании ответа он меня лапал.

– На пять с плюсом, – ответила я. – Даже на шесть.

Он поглядел на себя, закрыл глаза и улыбнулся.

Ночью я лежала в постели без сна и дрожала – я была так близка к тому, чтобы открыть ему правду! Но тогда я бы его потеряла. Две ночи без Данте встряхнули меня и привели в чувство. Он любил свою Домоводство, а не ожиревшую сумасшедшую Долорес, лгунью, воровку писем, выбросившегося на пляж кита-самоубийцу.

На некоторое время он снова стал нежным и веселым, каким был летом.

– Но что я буду там делать? Я не умею устанавливать дисциплину, – начала упираться я, когда Данте сообщил, что вызвался помогать и от моего имени тоже. Полный спортзал старшеклассников меня вовсе не привлекал.

– Да ничего сложного, совершай обход уборных, как тюремная надзирательница, заставляй дунуть в трубочку на входе…

– Данте, я серьезно!

– Не парься, – сказал он, целуя меня. – Квалификации у тебя больше чем достаточно.

За нарядное платье в моем гардеробе могло сойти разве что цветастое муˊму, поэтому я одолжила «Фольксваген» Данте и поехала в Бёрлингтон закупаться. Отчасти это даже забавно, решила я: все-таки попаду на вечеринку старшеклассников.