Она победно улыбнулась, после этих слов стала такая гордость распирать, будто и в самом деле, Николай ей муж. А когда он все-таки добрался до макушки столба, все зааплодировали, а он преподнес ей тот самый заветный сундучок, она поцеловала его при всех. Губы были разгоряченными и такими же мягкими, как у Фертовского. Нет же, это и был он, разве можно спутать его поцелуи с чьими-то еще?

Стали разводить костры, у самого большого собралось много народу, запели:

Злость растратила зима,

Снег ее под солнцем тает,

Долгожданная весна

Дверь тихонько открывает.

Русь заводит хоровод,

Угощает всех блинами,

Приглашает весь народ:

Веселитесь люди с нами!

В костер полетели блины — «гори, блины, гори, Масленица!». Несколько парней нарочно перемазались сажей и давай стараться выпачкать других, в первую очередь, конечно, девушек. Николай, наблюдая за этим зрелищем, от души расхохотался.

— А ведь я тебя в прошлом году первой вымазал сажей, помнишь, Наденька? — спросил он, легонько сжал ее руку, — а ты не стала возмущаться, смеялась в ответ.

Она кивнула, хотя, естественно, ничего не помнила. Нет, помнила, что назвал ее «дурнушкой» в самом начале их знакомства. Назвал и тут же забыл. Да, начало было неромантичным, не то, что здесь.

— Ты хороший, ты очень хороший, — Надя прижала его руку к своей щеке, — я буду скучать по тебе, — добавила тихо, но он расслышал.

— Скучать? — переспросил, но тут же отвлекся, Оксана громко рассказывала, что была такая история: давным-давно Масленица вышла из сугробов, увидала мужичонку и подхватила его в пляс. Так и заплясала до смерти.

Надя, услышав рассказ, поняла, что пора, это знак. Она подошла к костру, бросила пучок соломы в огонь: ты сгоришь, как горит эта солома. Пепел твой развеют по полю.

Костер вспыхнул, искры целым фейерверком брызнули в стороны. Надя повернулась к Николаю:

— Я люблю тебя, — призналась она, обнимая его за плечи, — мы обязательно встретимся, в будущем. Мы это почувствуем.

— Как это — в будущем? — не понял он. — Разве ты куда-то уходишь?

— Я должна… — она сделала шаг назад, — я не могу тебе ничего объяснить, да ты и не поверишь. Но запомни одно: с тобой я везде счастлива…

На сей раз перемещение было безболезненным — просто щелчок и все. Хотя сознание, ну, никак не могло принять таких скачков в пространстве и времени.

Дом был старым, ветхим: пахло пылью, стены увиты паутиной, словно тюлем. Тускло горели свечи на столе, оплывшие, закопченные, в углу старая-престарая икона Спасителя. Значит, в доме жил кто-то верующий. Но кто хозяин или хозяйка этого дома? И куда он делся? Марья Ивановна именно про это перемещение говорила туманно, лишь намекала, да и то, Надя поняла совсем немногое. Что она там просила сделать первым делом? Надежда прошла по комнате, осмотрелась.

Окна без штор, стекла давно не мыты, свет луны с трудом пробирался через них в комнату. Ночь глубокая, мрачная, безжизненная. После ярких красок Масленицы обстановка в этом месте казалась весьма неуютной.

Надя поёжилась, обняла себя за плечи. Так что же там говорила Марья Ивановна? «Найти в старом доме книгу и читать ее? И не спать, только не заснуть». А что за книга? И где тут её искать? Понятно лишь то, что Марья Ивановна Надю пугать не хотела.

Что-то в углу скрипнуло, Надя резко обернулась, сердце заколотилось так бешено, что стучало в ушах. Угол этой комнаты был самым темным. Она взяла в руки свечу, скрип раздался повторно, несколько секунд раздумывала… Все-таки надо посмотреть — лучше знать, с кем или чем имеешь дело.

В углу находилось кресло-качалка, облезлое, с обломанными подлокотниками, в самом кресле — куча рваных тряпок. Это просто кресло, Надя вздохнула с облегчением. Оно было таким старым и потрепанным, что удивляло одно — как оно еще не рассыпалось?

Неожиданно тряпки зашевелились, Надежда заметила это краем глаза и отпрыгнула в сторону, уронила свечу, бросилась ее тушить, еще не хватало устроить пожар — тут все такое ветхое и рассохшееся, что мигом вспыхнет.

— Мяу! — сказали тряпки в кресле, из-под них высунулась коричнево-рыжая морда, длинные белые усы, желтые глаза, розовый нос.

— Муся? — удивилась Надя. — Ты-то как сюда попала?

Вместо ответа кошка чихнула, вылезла из тряпок, принялась умываться.

— Вдвоем нам не так страшно, — Надя сходила к столу за свечой, — только не убегай, хорошо? Надеюсь, ты не запросишь есть? Тут точно ничего съестного не сыщется, а если и было, давно протухло.

— Мяу! — согласно отозвалась кошка, спрыгнула с кресла, которое стало так качаться и скрипеть, что угрожало разлететься на части. Муся сладко потянулась, еще немного полизала переднюю лапу и направилась к окну. Судя по поведению кошки, дом ей не казался незнакомым или представляющим какую-либо опасность. Надю это успокоило. Она вдруг заметила среди старых тряпок, из которых вылезла кошка, уголок чего-то твердого. Потянула его на себя, вытащила книгу. Вот так Муся! Мало того, что она появилась поддержать Надю, еще и указала, где находится книга. Надежда раскрыла ее — буквы были написаны от руки, витки такие замысловатые, вычурные, к тому же текст по-старославянски:

«В году 1200 по рождеству Христову случилось в селе Дивееве чудо превеликое и престрашное. Месяца сенозорника, сиречь июля, 26-го дня собирал на закате солнца отрок Ясень, крещеный Варфоломеем, целебные травы на Кудрявой горе…

Надежда вздохнула, для чтения было мало света, она подтащила более или менее устойчивую табуретку к окну возле кошки. Муся, не мигая, смотрела вдаль. Надя сначала смахнула грязь со стекла, потом стала тереть его носовым платком, оказавшимся в кармане. По центру образовался довольно чистый круг обзора, через который теперь просматривалась улица: несколько таких же темных и старых домов с покосившимися крышами, без света и признаков жизни, хотя там могли спать, время-то ночное. С другой стороны деревни виднелся большой холм, хорошо освещаемый луной. Небо было звездным — много-много мелкого бисера — тишина и умиротворение.

Кошка сидела неподвижно, лишь временами сужала желтые светящиеся глаза да помахивала кончиком хвоста. Надя подумала и принесла к окну еще свечу.

— Муся, знаешь, я рада, что ты со мной, — Надя погладила ее по длинной пушистой шерстке, — ты замечательная кошка, умная и воспитанная, — та одобрительно постучала хвостом о край подоконника, — жаль только, что не разговариваешь, мы бы здорово пообщались. Как с твоей хозяйкой, — Надя улыбнулась, — Вика у нас разговорчивая, правда? Но, наверно, больше всего ты любишь своего хозяина? Вадим — уникальный, — при упоминании имени