так внезапно: чудовище-бабочка, битва ее и кошки, пожар… Они с Мусей чуть не погибли. Неужели все из-за того, что Надя перед этим просто уснула? А ведь Марья Ивановна предупреждала: «спать нельзя! Иначе последствия будут непредсказуемыми». Какими? Кто может знать?

Надя вытерла тыльной стороной ладони лоб и обнаружила, что он вымазан в саже, платок в кармане был не намного чище. Кроме того, платье на ней висело клочьями, будто это она, а не кошка боролась с чудовищем. Настоящий кошмар, и она сама виновата во всем.

Надя вздохнула, хорошо, что все кончилось не так плачевно, как могло бы. Она взяла в руки икону и пошла по тропинке, куда и зачем? Не знала, но ведь не стоять же здесь возле разрушенного огнем дома и смотреть, как тот догорает… А чудовище? Ведь оно никуда не делось. А вообще, каким образом оно попало в дом? Дверь была закрыта, окна тоже. Хотя в этой реальности возможно все — Марья Ивановна и об этом предупреждала. А бабочка? Надю осенило: Марана способна к оборотничеству, они читали об этом! Неужели она боролась с самой Мараной?! Страх заставил дрожать каждую клеточку, холодный пот градом покатился по лицу. Надя обернулась и опять посмотрела на уже тлеющий дом. Неужели все позади?

— Мяу! — по дорожке, прихрамывая, бежала Муся: хвост трубой, лапки в белых носочках, на боках кровь уже стала запекаться.

— Ну, иди, иди ко мне, — Надежда взяла ее на руки, та сразу заурчала, потерлась о ее шею. — Ты в порядке?

Муся заурчала еще громче.

— Ты знаешь, что ты — лучшая кошка на свете? — улыбнулась Надя.

— Мур, — кошка внимательно посмотрела на Надю, и вдруг так растянула мордочку, словно улыбнулась, сощурила желтые глаза.

— А теперь — домой? — Надя свернула с тропинки, увидела дорогу, ведущую в другую деревню, вывеска гласила «Беляниново». Вот это да! Не ожидала ничего подобного, хотя пора бы привыкнуть, что здесь возможно все.

Солнце поднималось из-за горизонта, природа просыпалась.

— Дойду до дома Вадима, отосплюсь, — решила она. Ведь худшее уже позади, это точно, уже не сомневалась.

Глава 69

В этот день все не заладилось с самого начала. Мало того, что съемочная камера вышла из строя — Фертовский долго с ней возился, так еще пошел дождь, который не дал возможности снимать с одной из обзорных площадок, и Майкл решил отложить съемки. После обеда Актер уехал в имение родителей своей супруги, обещав вернуться к завтрашнему дню.

Николай некоторое время побыл в гостинице, почитал, затем решил выйти на улицу. Дождь закончился, Фертовский с наслаждением вдохнул запах влажных каменных мостовых, усилившиеся ароматы, приносимые ветром из кофеен и мини-пекарен. Генуя ожила.

Фертовский долго бродил по ветвистым улочкам города, слушал то здесь, то там быструю итальянскую речь, сопровождаемую пылкими эмоциями и активными жестами. Итальянский язык — это все вместе: и слова, и движения, и мимика. Опять вспомнился учитель Корсо, да он и не забывался. Едва ступив на землю Генуи, Николай ощутил и сердцем, и душой, что Корсо здесь: учитель не умер, он просто вернулся на Родину.

На город стал спускаться вечер, центральные улицы заиграли иллюминацией, но Николай решил уйти подальше от многоголосой суеты и огней, побыть наедине с самим городом.

Переулки, повороты, здесь так легко заблудиться, но ему даже нравилось шагать в этой неизвестности. Она обладала каким-то невероятным притяжением, что там — за следующим поворотом?

Зазвучала музыка, сначала тихая, едва слышимая где-то за одним из поворотов слева, Фертовский прошел мимо, но спустя несколько секунд вернулся, музыка звучала негромко, но она звала, манила. Правда, переулок, откуда она доносилась, был без освещения, очертания домов едва угадывались. Но он все-таки пошел. Звуки музыки стали усиливаться, поворот, еще один — крошечная площадь, под старинным фонарем играл скрипач, юноша лет шестнадцати, не больше. Одет был в черный потертый сюртук, длинные волнистые локоны лежали на плечах, острый тонкий нос, сжатые ниточкой губы, черные огромные глаза — удивительное лицо, сколько в нем грусти и обреченности! Худенькие, еще подростковые плечи вздрагивали от усердия, длинные руки двигались с невероятной скоростью, смычок в них казался живым и он управлял музыкантом, а не наоборот.

Фертовский подошел поближе, около музыканта на мостовой лежал футляр от скрипки, в нем несколько монеток.

«Не густо», — подумал Николай. Хотя мальчишка явно старался: все его существо изливало музыку, мелодия не то, чтобы была красивой, скорее, эмоциональной, она жила в нем, являлась его неотъемлемой частью. У Николая защемило сердце, так бывает, когда музыка волнует, навевает что-то личное. Он подумал о Наде, о своих чувствах к ней — эта разлука была первой после их ссоры перед Новым годом, уехав в Италию, он все время думал о жене. Он любил ее по-настоящему — разумом, душой, телом… Он боялся потерять ее, и мысли не допускал, что когда-нибудь может наступить такой момент, что они станут чужими друг другу, и виной тому — его ошибка. Как бы он хотел повернуть время и все исправить. Но нет, приходится мириться с реальностью и с тем, что сейчас, в Генуе, он один, без Нади, бродит по незнакомым улочкам ночного города, который, на самом деле, чужой и равнодушный. И даже этот мальчишка с талантом гения вынужден зарабатывать, играя на улицах, а цена ему — несколько монет в футляре от скрипки. Фертовский, не раздумывая, бросил в футляр все деньги, что у него были с собой. Нет, не жалость и благотворительность двигали им — он словно платил за свои ошибки, наивно надеясь, что избавившись от денег, так же избавится от мук совести.

— Это слишком много, — за спиной прозвучал низкий хриплый голос. Николай резко обернулся: человек в темном плаще и в шляпе с полями, скрывающими лицо, — он не заслуживает и половины, — добавил незнакомец. Скрипач, ни на кого не обращая внимания, продолжал играть. — А вот ты, — человек в темном сделал паузу, поправил шляпу, еще больше прикрывая лицо. Николай обратил внимание, что рукава плаща такие длинные, что кисти рук безнадежно тонули в них, ни одного дюйма живой кожи. — Ты можешь получить индульгенцию, такой шанс выпадает не каждому даже здесь, на Земле.

— Индульгенцию? — удивленно переспросил Фертовский.

— Сегодня как раз такая ночь: ночь отпущения грехов, — незнакомец саркастично усмехнулся.

— Кто Вы? — Николаю вдруг стало страшно.

— Есть вопросы, ответы на которые лучше не знать. Какая тебе разница: кто я? — отмахнулся он: судя по тону, явно начал терять терпение. — Мы теряем время, второго случая может и