я, у него тоже на совести есть грехи подобного рода. Ведь его поведение при усмирении роялисткого мятежа на юге Франции тоже овеяно кровавым туманом…

Но генерал не столько испугался, сколько рассердился. Сдвинув брови, он резко подступил к моей постели:

- Я думал, вы будете просить. А вы - угрожаете?!

В душе у меня было столько ненависти к нему, что я не струсила, хотя и знала, что нахожусь в полной его власти и что он волен, при желании, расстрелять Александра, лишить нас всего, сравнять с землей наше поместье. Но я знала, что жизни мужа никакими мольбами и унижениями у него не выпрошу, а если так, то к чему играть в эту безнадежную игру? Не лучше ли пойти ва-банк и разыграть нечто новое? Подтянув одеяло к подбородку, словно защищаясь от его присутствия, я зло выпалила:

- А вы, когда шли сюда, думали говорить о любви? Помните, была такая на улице Турнон? Какое разочарование, что с вами заговорили о чести! Эти темы вам неприятны?

- Черт возьми, мадам! - прорычал он, весь вспыхивая. - Честь! Честь! Довольно уже твердить о чести! За вашим мужем числятся десятки преступлений - начиная от выстрела в генерала Гоша и заканчивая убийством епископа Одрена. Любой суд приговорил бы его к смертной казни. Я вообще поступаю излишне благородно, предоставляя возможность предстать перед судом человеку, который давным-давно объявлен вне закона!

- Зачем же вы это делаете, спрашиваю вас снова? - вскричала я. - С этого вопроса я начала разговор. К чему спектакль, повторяю? Видно, что-то гложет вашу душу, генерал? Может быть, это - совесть?

Едва переведя дыхание, я добавила:

- А если не совесть… то воспоминания? Благодарность?

Воцарилось тягостное, даже несколько жуткое молчание. Он в любой момент мог вспылить, уйти, хлопнув дверью, и я не добилась бы того, ради чего затеяла эту беседу. Кроме того, я чувствовала себя очень плохо: все силы и эмоции были словно собраны в комок, чтобы дать Брюну бой, но в то же время ослабевшее тело в любую минуту могло предать меня. Я вся дрожала и пыталась скрыть это, испарина выступила на лбу, от усталости иногда туманилось перед глазами.

Брюн медленно, отделяя слово от слова, вымолвил:

- Что вы имеете в виду?

У меня будто камень свалился с сердца. Он не ушел… не посмел уйти. Что-то удержало его. И я даже подозревала, что именно… Бессильно откинувшись на подушки, я сказала, не спуская с него взгляда:

- Генерал, совсем недавно вы называли меня своей счастливой звездой. Дескать, после встречи со мной к вам привалила удача… И чем же вы мне отплатили? Вы собираетесь изломать мою жизнь. Собираетесь казнить моего мужа, которого я люблю больше жизни. Вы ворвались в Белые Липы, как смерч, как ураган. Такого зла, как вы, мне, пожалуй, никто не причинял. Не боитесь, что фортуна после этого повернется к вам совсем другим боком? Судьба - она ведь переменчива. И далеко не за все успехи мы должны благодарить только себя…

Кажется, я затронула какую-то суеверную струну в душе этого вояки. Они все обращают внимание на приметы. А может, не в суеверии было дело, просто он действительно сознавал, что ничего хорошего в мою жизнь, конечно же, не привнес. С недобрым прищуром я смотрела на него, пытаясь разгадать чувства, бушевавшие в этом республиканском полководце.

- Чего вы хотите? - спросил Брюн почти сварливо.

По выражению его лица было понятно, что он готов выслушать мою просьбу.

- А вы исполните то, о чем я попрошу?

Пару секунд он колебался. Потом отрывисто бросил:

- Если вы не попросите о жизни для герцога дю Шатлэ.

«Будь ты проклят», - мелькнуло у меня в голове. Вслух я произнесла:

- Отложите ваш суд. До завтрашнего вечера. Всего на одни сутки. Это единственное, чего я у вас прошу. Пусть… пусть у меня будет возможность встретиться с супругом. - Я лихорадочно искала доводы, чтобы обосновать свою просьбу, и готова была на любые преувеличения. - Да и герцог… вы же собираетесь расстрелять его… пусть у него будет еще одна ночь для встречи со священником. Умоляю вас…

Брюн, похоже, не ожидал от меня такой просьбы. Она, на его взгляд, вероятно, была нелепа, ведь один день отсрочки все равно ничего не решал. Но генерал не знал о миссии аббата Бернье… Губы Брюна искривились в кривой усмешке:

- Уж не хотите ли вы сказать, что умереть без продолжительного свидания с аббатом - чересчур позорно для дворянина?

Я не отвела глаз, ответила сурово и едко:

- Прошу вас не подвергать мою просьбу насмешкам. Вы же вроде бы мой должник перед фортуной? Или ваше слово действительно лишь до тех пор, пока звучит?

- Да нет… Однако ваша просьба подозрительна. Аристократ, выходит, может совершать какие угодно позорные поступки, но умереть без длительного покаяния - что вы, это для него слишком низко. Не скрою, я испытывал большой соблазн поступить с вашим мужем именно низко… чтобы отомстить за моего бедного друга посильнее.

Я медленно, тихо и внятно произнесла:

- Господин генерал, я прошу не ради мужа. Я прошу ради себя. Прошу моим именем. Это для вас что-нибудь значит? Один Бог ведает, как мне дались эти слова. Глаза Брюна сузились. Он как будто чуял подвох. Но, к моему удивлению, дальше спорить не стал.

- Суд будет отложен. Но не до завтрашнего вечера, а лишь до завтрашнего утра. После суда вы сможете увидеться с мужем на краткий срок. Доброй ночи, мадам.

Ответ был сух и резок. Не глядя больше на меня, Гийом Брюн едва заметно поклонился, повернулся на каблуках и покинул комнату.

Когда дверь за ним захлопнулась, я, не выдержав, рывком приподнялась на постели и с яростью плюнула ему вслед. Всей душой я желала ему сгинуть. Сломать шею на лестнице. Подавиться куском булки за завтраком. Погибнуть самой мерзкой и унизительной смертью, какую только можно представить… В бешенстве сжимая пальцы, я поклялась сама себе, что если когда-либо в будущем у меня будет хоть малейшая возможность испортить жизнь этому человеку, я это сделаю, и над этой клятвой не будет властен срок давности!

Он дал Александру еще двенадцать часов отсрочки. Это было все, что я смогла выторговать. Оставалось молиться, чтобы за это время само Небо пришло нам на помощь, - иной возможности спасти Александра я уже не видела.