душе, прибавлялось сил, будто пустынник неведомым путём, высоким духом своим подсоблял игумену в его нелёгком деле. Нередко Иосиф мысленно продолжал беседовать с Нилом, советовался с ним. Однако даже и теперь, после многомесячных размышлений, он никак не мог согласиться с сорским отшельником, что инок должен жить лишь трудами рук своих. Ведь если главный труд монаха — служение Господу, то как ему разорваться меж двух дел — молитвой и добыванием хлеба насущного? Кроме того, монах должен ещё и обустраивать самостоятельно свою жизнь, создавать храмы и иконы, книги, просвещать себя и народ, приобщать его к вере и духовности, творить красоту и милосердие. Всё это требует сил, времени и немалых средств, и, конечно же, привлечения в монастырь грамотных состоятельных людей, которых нельзя заставлять сеять и пахать хлеб. Конечно, жизнь Нила — жизнь подвижника, она трудна и высока, но нет ли в этой высокой жизни доли эгоизма, заботы лишь о своей душе и о собственном спасении?

Естественно, монах не должен чураться физического труда, который закаляет тело для молитвы, а утомляя, помогает избежать соблазнов. Правильно, что работающий инок с одним бесом борется, праздный же — тысячью бесами пленяем. И всё же главное дело монаха — молитва.

Об этом Иосиф не раз вёл беседы в минуты редкого отдыха с князем Борисом Васильевичем Волоцким. Вёл с дальним прицелом. Внушал ему, что инок — богомолец не только за себя, но и за землю, на которой живёт, за всех людей. Он наполняет окружающий мир доброй энергией, всё вокруг попадает под благодать его благотворной молитвы.

Игумен достиг-таки своей цели: князь, видя усердие своих подопечных в труде и молитве и желая иметь рядом верных заступников за него перед Богом, пообещал Иосифу одарить монастырь сёлами и землями. Пока же не жалел денег на обустройство монастыря, его храма, трапезной, кухни, мастерских, ну и конечно, на пропитание иноков.

С храмом управились в самый раз. В день престольного праздника Богородицы состоялось его освящение. Деревянная церковь была поставлена всего за два месяца, но никто не посмел бы назвать её убогой или сделанной наспех. Просторная, светлая, она в меру была украшена иконами, лампадами, подсвечниками и прочим необходимым убранством. Купола и маковки хоть и были по бедности пока что деревянными, но и они украсились художественной резьбой и выглядели нарядными, праздничными. Свечей тоже оказалось вдоволь: об этом позаботился князь Борис Васильевич. Торжество проходило в те же самые дни, когда освящался новый московский храм Успения Богородицы. Князь знал о московских торжествах, но, будучи в ссоре с государем, предпочёл праздновать в Иосифовом монастыре. Князь хотел было привезти с собой на торжества и супругу Ульяну, да Иосиф категорически отказал ему:

— Я дал обет Господу, что на территорию моей обители не ступит нога женщины, и не могу этот обет нарушить даже для родной матери. Позволю тебе это сделать — себе изменю и другим дурной пример подам.

Послушав доводы Иосифа, князь не стал спорить. Напротив, ему даже понравилось, как молодой ещё игумен отстаивает свои принципы. Он удовлетворился тем, что привёз на праздник своих юных сыновей — семилетнего Фёдора и совсем маленького, только начавшего ходить Ивана, приехали вместе с ним и многие волоколамские бояре. Прослышав про торжество, с раннего утра пожаловали в новый монастырь окрестные крестьяне. Словом, праздник оказался многолюдным и радостным. По его окончании самых важных гостей иноки пригласили к монастырской трапезе, простым людям были розданы пышные калачи, впервые испечённые в новой монастырской хлебне. О муке и гостинцах к столу также позаботился князь Борис Васильевич.

С появлением храма в монастыре здесь появился и первый постоянный доход: жители окрестных деревень потянулись сюда помолиться Господу, помянуть своих близких, за отпеванием, за благословением. Росло число братии. Пришли ещё несколько человек из Пафнутьева Боровского монастыря. Особенно обрадовался Иосиф Иннокентию, любимому ученику преподобного Пафнутия. Хоть и были меж ними в последнее время прохладные отношения, но Иосиф считал в них виноватым лишь себя самого, ибо греховно стремился к власти в обители. Иннокентий же был предельно честен, чист, трудолюбив, он славился своим тихим нравом и исполнительностью. На таких иноках земля праведная держится, — считал Иосиф. Оттого был рад принять к себе старого товарища. Тот явился в монастырь уже под вечер, пешим, привёл с собой ещё двух товарищей. Иосиф с удовольствием поговорил с ним, расспросил об обители, в которой провёл два десятка лет. Иннокентий рассказывал, что после ухода Иосифа в Пафнутьевом продолжилась борьба за игуменство, не утихла и брань меж братии. Потому, узнав, что ещё двое их насельников собрались к Иосифу, попросился с ними, для начала просто поглядеть на здешнюю жизнь.

— Я рад тебе, — заключил игумен после окончания беседы. — Познакомься с нашим уставом, который похож во многом на устав древнего Студийского монастыря. Он достаточно строг, но для того, кто избрал себе путь истинного служения Господу, — наша жизнь не покажется суровой. Если ты одобришь всей душой эти требования, если не собираешься им противиться, — добро пожаловать к нам. Если же не согласен — вольному воля. Ты сам знаешь, я много путешествовал, поглядел, как люди живут, и заключил, что лишь в той обители может быть порядок, где иноки по единому правилу живут. Потому и написал свой устав, и знакомлю с ним всякого вновь пришедшего, даю срок себя испытать. Кто выдержит — лишь тот и остаётся. Опыт у нас пока небольшой, но он подсказывает, что мы на верном пути: в обители нашей мир и согласие.

Иосиф определил Иннокентия вместе с товарищами в только что отстроенную гостевую избу и предупредил:

— Надумаешь оставаться насовсем — скажи, мы поможем тебе поставить собственную келью, место определим. Завтра приходи вовремя на утреню, а послушание тебе позже подберём.

Не прошло и месяца, как Иннокентий начал ставить себе собственную келью.

За время неустанных совместных трудов из братии выделился авторитетный совет старейшин из двенадцати человек, келарем Иосиф назначил старца Гурия: тот был постарше его и других братьев, поопытнее. Казначеем хотел было поставить своего товарища Герасима Чёрного, но тот жалостно попросил освободить его от такой чести: «Я люблю книги писать, брат, позволь мне делать то дело, которым я больше пользы принесу моей обители».

Иосиф согласился с товарищем и оставил его в покое. Герасим продолжил переписывать для обители книги и составлять библиотеку. Кассиан Босой и тут начал ухаживать за животными, из которых пока что в обители были два буйвола и