Когда они вышли из ванной и собрались уходить, обнаружилась пропажа туфелек Доун. Обыскав весь номер, подружки поняли, что произошла кража.

– Зачем мужикам женские туфли? – удивлялась Роберта.

– Могут быть несколько вариантов, – задумчиво отвечала Доун, допивая шампанское, – либо своей бабе унёс, либо трансвестит сам носить будет.

– Нет, – возразила Роберта, – у тебя такая маленькая ножка, что на мужика не налезет. Может он продать захотел – туфельки-то не дешёвые. А помнишь, как у тебя одна туфля пропала после нашей школьной вечеринки, – воскликнула Роберта, допив свою долю шампанского?

– Да, да, помню, и он вернул мне её на следующий день – устало откликнулась Доун.

Так повспоминав прошлое, подружки собрались проститься с пристанищем наслаждений. Доун вытащила из сумки уличные туфли, в которых она пришла, а украденные были специальным снаряжением для такого мероприятия.

Роберта с трудом натянула джинсы на свой обширный зад и живот. Доун открыла дверь номера и они вышли в мир, где женщины были обделены наслаждениями.

* * *

Из-за пропажи туфель у Доун впервые остался неприятный осадок после оргии. Её тревожило, что какой-то мужчина из тщательно отсеянных Робертой и ею всё-таки оказался вором. Это неприятным образом напомнило ей, что мужчины не только хуи, языки и руки, от которых она получает наслаждение, а ещё и опасные существа. У них, оказывается, есть какие-то иные желания, кроме обладания ею. А ведь обстановка, в которую Доун помещала мужчин, была предназначена именно для того, чтобы они отрешились ото всех своих желаний, кроме похоти к ней. «Неужели я стала недостаточно желанна и красива?» – переживала Доун.

И тут она осознала очевидный просчёт в своих размышлениях. Доун только удивилась, как это она раньше позволяла такое нарушение дисциплины на оргиях. Она почему-то не учла, что после того, как мужчина испытал оргазм, её чары на определённое время перестают действовать, а значит, мужские помыслы могут переключаться с неё на, скажем, воровство, да и мало ли ещё на что.

Выход напрашивался один – выпроваживать каждого мужчину после того, как он излился. Ибо ждать, когда у него снова появиться желание, нужды нет – других самцов предостаточно. А то, лишившись желания, мужчина выпадает из-под её влияния и, следовательно, становится опасным.

В связи с такими мыслями у неё поднялось раздражение против единичных мужчин. Если группа мужчин, стоящих в очереди на неё, была ей мила и желанна, то всякий мужчина в отдельности вызывал в ней отвращение своей исконной немощью единолично удовлетворить её желания. По сравнению с великаном похоти, сидевшим в Доун, каждый мужчина представлялся карликом.

Доун вспомнила начало своей женской жизни, когда всякий раз она разочаровывалась в любовнике. Подобно любой женщине, она волновалась, готовясь к свиданию, прихорашивалась, предавалась фантазиям, предвкушая близость. Это занимало часы, а тут ещё подготовительное общение перед еблей, будь то гуляние по музеям и паркам, посещение кинотеатра или обед. Наконец Доун раздвигала ноги для пылающего любовника и – через десять минут всё кончалось. Причём ещё хорошо, если через десять минут, а нередко бывало – через три минуты или даже через одну.

Затем приходилось ждать, и как бы быстро ни происходило возрождение у мужчины, – всё равно же ждать. А нередко на одном быстром оргазме и кончался весь запал этого любовника. Сколько часов и сколько эмоций Доун уходило понапрасну на ожидание и приготовления! И всё это ради нескольких минут?

Поэтому, чтобы избежать разочарования и напрасной траты времени, Доун решила сразу отдаваться мужчине и проверять, что из себя этот мужчина представляет.

Один влюблённый в Доун постоянно являлся к ней с цветами, но боялся к ней прикасаться, убеждая себя, что этим он демонстрирует своё уважение к девушке.

В конце концов при очередном букете Доун не выдержала и воскликнула:

– Прекрати ты цветы таскать! У тебя что, серьёзные намерения? – в лоб спросила она его.

– Конечно, серьёзные, – подтвердил парень.

– Все вы так говорите, – парировала Доун, – а сами кончите за две минуты и сразу засыпаете.

Влюблённый смутился, а когда она перед ним разделась и улеглась с ним в постель, любовник кончил, как только ввёл в неё свой весьма средненький член. Но не заснул, так как Доун его выгнала.

С тех пор проявление интенсивной влюблённости стало лишь отвращать Доун от одиночных мужчин. Романтическое отношение к женщине – это признание мужчины в его собственной сексуальной неумелости и неуверенности в себе, а следовательно это – гарантия неудовлетворённости для женщины.

– Ах ты меня любишь? – смеялась она в лицо романтику. – Тогда вставай на меня в очередь.

Первые фантазии о мгновенном совокуплении без всяких ухаживаний и разговоров являлись Доун в виде желанного изнасилования. Подобными фантазиями делились с ней многие подружки. Доун вскоре поняла, что причина этих фантазий – робость женщины, которой не хватает духа отдаться сразу, и поэтому она в своих мечтах перекладывает эту ответственность на мужчину, называя изнасилованием его целеустремлённость.

Однако Доун, отдаваясь без ломанья и сразу, почувствовала, что скорая «самоотдача» и даже искусный любовник не являются решением её проблемы.

Доун быстро уразумела, что оргазм у любовника – это убийца её наслаждения. А ей хотелось наслаждения, которое бы длилось часами и чтобы мужчина извергался в неё хотя бы каждые две минуты.

Вот почему любое единичное совокупление для Доун являлось coitus interruptus[55], как бы долго оно ни длилось.

Только череда мужчин делала наслаждение полноценным, как в мозаике, когда отдельные частички мужских оргазмов, складываясь один за другим, и образовывали узнаваемый лик счастья.

Для Доун не существовало хорошего или плохого мужчины. Для неё существовал либо один мужчина, либо столько, сколько нужно для её счастья. Однако точное число она назвать не могла. Подобно известному парадоксу превращения нескольких зерен в кучу зерна: два зерна – не куча, десять не куча, а после какого-то N-ro зерна их скопище можно назвать кучей. Однако назвать это число невозможно. Так было и с мужчинами для Доун: двое – это ещё не счастье, а лишь удовольствие, и четверо ещё нет, и десяти мало. А вот после тридцати-сорока прорезывалось полное счастье.

Когда секретарша в офисе Доун, двадцатилетняя девушка, выходила замуж и попросила дополнительные пять дней на свадебное путешествие, то Доун щедро дала ей семь. Невеста запрыгала от радости и воскликнула, что жених её – лучший мужчина на свете. На что Доун поинтересовалась:

– Сколько у тебя было мужчин до твоего жениха?

– Двое, – зардевшись ответила невеста.