– Нет, – вдруг сказал караульный.

– Что нет? – отвлекся Кучник.

– Не фаталист я. Судьба судьбою, а дело делать надо!

– Молодец, молодец, – быстро отбрыкнулся от него Кучник и снова повернулся к Фролову.

– Помнишь Гуревича у реки? Надо нашего молодого товарища на роль Гуревича взять. Потому что я на роль Лушкевича не согласен.

Парень, бросив мысли о фатализме, насторожился.

– Куда брать?

– На роль, – пояснил Кучник и весело подмигнул. – Кино любишь?

Парень опасливо кивнул.

– Значит, ты слева, я справа, – продолжая глядеть на парня, громко сказал Кучник. – На счет «раз». Раз!

Фролов, превозмогая земное притяжение и головокружение, рванул влево, Кучник вправо. Парень, растерявшись от столь вероломного маневра, задергался и замотал винтовкой. Этой секунды Кучнику хватило, чтобы подпрыгнуть и нанести бедному караульному поистине мастерский хук с левой руки. Тот рухнул, не издав ни единого звука. Кучник выдернул из ослабевших рук винтовку и юркнул в заросли. Фролов рванул следом. Неслись они так быстро, что Фролову казалось немыслимым делом их догнать. Он даже подумал, что было бы странно, если бы кто-то побежал за ними следом. Бегущий от смерти обладает завидной форой перед любым преследователем, ибо может с ходу перемахнуть через трехметровый забор, пролезть в самую узкую щель, переплыть самую широкую реку и вообще установить пару-тройку мировых рекордов. А что у на кону у преследователя? Разве что честь или жажда мести… Но что это все по сравнению с жаждой жизни?

Только сейчас Фролов заметил, что сжимает в руке фляжку караульного. Это его почему-то обрадовало – как небольшая компенсация за удар по голове.

Ночью Фролов проснулся от шума: где-то неподалеку хрустел валежник и слышались приглушенные мужские голоса.

– Мен зогт a швахе йид ист кэйн йид… Вос мэйнст ду?

– Дэйн цунг ист швах… Хальт дэйн мунд…

Голоса приближались, и Фролов стал осторожно трясти Кучника.

– Семен… проснись… немцы…

Но Кучник, видимо, провалился в такой глубокий сон, что выцарапать его оттуда было сложно. Наконец, он пришел в себя.

– Что такое? – пробормотал он, хлопая сонными глазами.

– Немцы, слышишь?

Голоса теперь были совсем рядом, и Фролов с замиранием сердца слушал их приближение, не зная, надо ли немедленно вскочить на ноги и бежать, выдав себя окончательно, или рискнуть и переждать – авось в такой темноте и не заметят.

– Мэн зогт ойх вос мир эсн ист вос вир зенен, – продолжал вещать один из немцев.

Сон слетел с Кучника в одну секунду.

– Вот черт… Бежать надо… Если по-тихому, то решат, что зверька спугнули. Авось в темноте не разберутся.

– А может, шугануть? – скосил глазами на винтовку Фролов.

– А если там целый отряд? Предлагаешь принять неравный бой и геройски погибнуть? В винтовке один патрон.

– Зачем же ты ее тогда брал?

– Думал, если что, припугнуть.

– Ну так припугивай.

– Но не целый же отряд! Хорош болтать, надо уходить.

Кучник вскочил на ноги и рванул в глубь чащи, но то ли со сна, то ли сослепу тут же запутался ногами в какой-то коряге и грохнулся оземь. Издав при этом столько шума и треска, что если его и можно было принять за испуганного «зверька», то никак не меньше медведя или лося. Фролов бросился поднимать Семена, но в ту же секунду раздался окрик с легким акцентом:

– Ruki хойх! Stoyat! Ништ бавегн!

Хищно щелкнули затворы на винтовках.

– Нихт! Найн! – заорал Кучник, отшвырнув винтовку и поднимаясь на ноги. Параллельно он попытался вытащить из закромов памяти остатки школьной программы, среди которых, как назло, не было немецкого «стрелять». Отсутствие важного слова он постарался компенсировать чем-то другим. – Ди бойме зинд грюн, ди сонне шайнт, дас хаус ист шен!!! [19]– завопил он с таким надрывом, как будто прощался с этим миром, расточая ему напоследок комплименты.

– Нихт партизаны! – поспешно добавил Фролов, как бы подытоживая пламенную, но довольно бессмысленную речь Кучника.

– Дос хаус из шэйн? – удивился кто-то из темноты.

Повисла пауза.

– Почему дос-то? – смутился Кучник. – Дас. Вроде.

– Russkij? – спросил все тот же голос.

– Ja! – выпалил Кучник с некоторым облегчением, словно наконец преодолел проклятый языковой барьер.

Он по-прежнему не видел говорящих, поскольку стоял к ним спиной, не решаясь развернуться. В отличие от Фролова, который находился лицом к захватчикам и имел время разглядеть их. Конечно, это был не отряд, как думал Кучник, а просто трое мужчин: в кепках и с винтовками. Смущало отсутствие немецкой формы и наличие бород. Если бы не речь, они бы вполне сошли за тех партизан, от которых они недавно сбежали.

– Вос хобн зей гемахт? [20]– обратился к товарищам самый худосочный из трех – обладатель ярко-рыжей бороды.

– Гешлофен, – пожал плечами самый крупный бородач. – Их денк зей зэнен дезертирен [21].

– Нихт дезертирен, – поспешно откликнулся на знакомое слово Фролов. – Кино!

И принялся крутить ручку невидимого киноаппарата, как бы поясняя смысл загадочного слова. Затем скривил рот и прошептал в сторону Кучника:

– Это не немцы, вроде.

– Как это? – удивился Кучник. – По-немецки же говорят.

– Сам не пойму. На них формы нет, и бороды до колен.

Тут рыжий презрительно фыркнул.

– Хаст ду кэйн’ ойгн, Яша? Зей зэнен фон Михалюк, шлемазл! [22]

– Так это ж идиш, – прошептал удивленный Кучник.

Он осторожно развернул корпус вполоборота и скосил глаза на бородачей. Оценив физиогномические данные напавших, Семен радостно завопил:

– Аа! Братцы! Свои мы, свои! Не стреляй! Из Минска идем!

Радость Кучника не вызвала никакой реакции у противоположной стороны.

– Минск – Пинск… – безо всякой эмоциональной окраски срифмовал самый крупный бородач, которого, судя по всему, и звали Яшей. – Ты был в Пинске, Хаим?

– Нэйн, – мотнул головой второй чернобородый.

– Да не Пинск! А Минск!