– Ну так то украинский. У языков корни одни. А эти слямзили чужой язык, исковеркали и давай творчеством заниматься… каляка-маляка… тьфу! Я ему «дас», а он мне «дос». Я ему «шен», он мне «шейн». Ну я-то помню, что нет никакого доса! И шэйна никакого нет! У меня по немецкому пятерка в табеле была. Дос гундос…

Кучник так распереживался, как будто в момент захвата не галиматью из школьных фраз выкрикивал, а пытался вести осмысленный диалог. И вообще он чувствовал себя конквистадором, обиженным безграмотностью дикарей.

– Я ему «дас», он мне «дос», – упрямо повторял он, не в силах слезть с этой заевшей пластинки. – Что это вообще за «дос»?! Какая сволочь его выдумала?

Фролов, которому порядком надоела история про дасы и досы, заметил вслух, что скоро будет светать.

– Предлагаешь рвануть? – оживился Кучник. – Пока темно, то да се.

– Да не! – испугался Фролов. – Зачем? Торопиться некуда. А там, может, покормят.

– Ну конечно! – хмыкнул Кучник. – Держи карман шире. Знаю я этих субчиков. Скорее, пристрелят, чем лишний рот кормить будут. А чего еще ждать от людей, у которых дос вместо дас?

Фролов подумал, что Кучник окончательно рехнулся на своих лингвистических претензиях. И теперь, чуть что, будет постоянно съезжать на полюбившуюся тему.

Но тут им встретился караульный – молодой парень с копной черных вьющихся волос.

– Parol! – выкрикнул он.

– Дaс хаус! – брякнул Кучник.

Парень тут же передернул затвор и вскинул винтовку.

– Э-эй! – встрял рыжий. – Дэр арестант махт хохмес. Йидишкайт!

Караульный убрал винтовку и пропустил процессию, но Кучник все равно не удержался и гаркнул на прощание:

– Дас хаус!

Рыжий несильно ткнул Кучника в спину дулом.

– Ну, ты! Специалист по языкам, бавейг дэйн’ фис!

К тому моменту, когда они вышли на поляну, где, собственно, и располагался лагерь партизан, уже начало светать. Тут и там виднелись скрючившиеся в позе эмбриона фигуры бойцов. Некоторые, впрочем, почувствовав какое-то движение, просыпались и теперь сонно чесали бороды, разглядывая нежданных гостей.

– Ну и где ваш Абрам? – спросил Кучник таким требовательным тоном, как будто пришел на деловые переговоры.

– Где ему надо, там он и есть, – огрызнулся рыжий и ушел – видимо, звать командира. Ушел и Хаим. Караулить пленных остался Яша.

– Вы на Гада не обижайтесь, – сказал он, мотнув в сторону ушедшего рыжего. – На самом деле он неплохой.

– Какой же он неплохой, если гад? – удивился Фролов.

Яша засмеялся.

– Гад – это имя. Библейский пророк был такой.

Заметив, что один из проснувшихся партизан закурил, Кучник свистнул.

– Эй, боец! Не будь гадом. Угости.

– Что? – удивился тот.

– Папиросой, говорю, угости.

– А мне их что, Бог сверху по почте шлет?

И громко добавил что-то на идиш – видимо, пошутил, поскольку Яша засмеялся.

– Тебе одной папиросы жалко? – разозлился Кучник.

Тот задумался.

– А чем ответишь?

– Я тебе в морду кулаком отвечу, понял?

– Что? – нахмурился партизан.

– Оставь хоть на пару затяжек, фашист.

Курящий издал неопределенный звук и, потеряв интерес, отвернулся.

Кучник сплюнул с досады.

– Ну все. К жидам попали. Теперь держись. В живых оставят, но жить не захочется.

В этот момент на поваленное дерево присел парень лет двадцати пяти. На голове у него была ушанка с красной звездой, а в руках баян. Он расстегнул ремешки, потянул меха и ловко забегал пальцами по перламутру кнопок.

– Это что, тоже еврей? – спросил Фролов у Яши.

– Мотя? Ну конечно. Но он такой… из Биробиджана.

Видимо, еврейство Моти было второго сорта.

Играл он неплохо, но музыка в столь ранний час не понравилась кому-то из пожилых бойцов.

– Мотя, прекратите делать музыку, когда надо делать тишину! И уже таки хватит жить по своему биробиджанскому времени. Тут люди еще спят. И видят сны, в которых вы уехали обратно в свой Биробиджан.

– Фарвос фарштерт дир ди музик? – откликнулся кто-то из предутреннего тумана. – Мотя – талантливый музыкант. Шпилн зэй, Мотя, играйте.

– А я разве что-то сказал против? Мотя действительно талант. Но если сейчас здесь появится Адольф Гитлер и начнет играть на баяне, то я точно так же попрошу его помолчать.

– А при чем тут Гитлер?

– А при чем тут талант Моти?

– Послушайте, Ицхак, – возразил недовольному кто-то третий. – Если вам не нравится музыка, нарвите травы и нафаршируйте ею свои уши. Это я вам забесплатно советую.

– А я вам забесплатно советую положить свой бесплатный совет обратно в рот. А если будете брать плату за свое молчание каждый раз, когда хотите сказать глупость, станете миллионером. И не забудьте про мой процент.

– Ты бы, Ицхак, молчал про процент, – встрял новый голос. – Когда ты собственной дочери отказал в приданом. А у тебя, между прочим, было самое богатое хозяйство в селе.

– Ай-вэй! – запричитал Ицхак в полный голос, словно забыл, что только что требовал тишины. – Я, оказывается, был самым богатым! Вы слышите? Ицхак был богатым! Ицхак был таким богатым, что три года не мог справить себе новые ботинки. Я так на вас удивляюсь, что если сейчас придет Адольф Гитлер и попросится в отряд бить фашистов, я уже не удивлюсь.

– Если к нам придет Гитлер, я его застрелю, только чтоб больше не слышать, что он к нам придет.

– Тогда застрелите меня сразу после Гитлера, чтоб я больше не слышал о своем богатстве.

– Мне жалко тратить на вас пулю.

– Ах жалко?! – почему-то обиделся Ицхак. – На Гитлера, значит, не жалко, а на меня, значит, жалко?!

– Представьте себе. К тому же если я вас застрелю, то потеряю последнюю надежду вернуть те патроны, которые давал вам в долг.

– Вы так говорите, как будто я ваши патроны на базаре продаю!

– Выражаясь вашим языком, уже не удивлюсь.

– Перестаньте. Я же не прошу вас вернуть мне гранату, которую дал вам на прошлой неделе.

– Опять эта граната! Я про нее уже столько слушаю, что скоро она мне будет сниться. И потом, из-за вашей гранаты я чуть не погиб под танком. Вы же дали мне сломанную гранату.

– С чего вы взяли?

– Она же наотрез отказалась взрываться! Не удивлюсь, если вы и своей Ханне подсунули неработающего жениха.