Кучник повернулся к Фролову.

– Это ж наши, Георгич! Только тупые какие-то!

– Ну, ты! – нахмурился рыжий, переходя на русский. – Наши, ваши… Ти що, йид?

– Какой еще к черту йид? – растерялся Кучник.

– Жид.

Фролов окаменел. Если у Семена замыкало мозги от невинного «еврей», то страшно было представить, что с ним произойдет от малоприятного «жид». Но Кучник, как ни странно, всего лишь переменил тон с доброжелательного на хамовато-раздраженный:

– Жид – не жид, тебе-то какая разница?

И, видимо, окончательно осмелев, добавил:

– Сволочь.

Рыжий нервно дернул плечами.

– Я сволочь?!

– Таки представь себе, да, – ответил Кучник с пародийным еврейским акцентом.

– Ред цу мир йидиш вен ду бист а йид! [23]– взвизгнул рыжий с перекошенным от злости лицом.

– Ах, йидиш?! В гробу я твой идиш видел, морда сионистская!

– Вос хаст ду гезогт?! – выкрикнул рыжий и стал дергать затвор винтовки.

– Аа! – злорадно прорычал Кучник. – Стрелять хочешь? Ну давай. Давай, сволочь! Стреляй своих! Стреляй простого советского человека Семена Соломоновича Кучника!

После чего попытался рвануть на груди рубашку. Но то ли картинность жеста его смутила, то ли просто стало жаль одежду – в общем, он передумал. Незавершенное движение получилось вдвойне нелепым – как будто Кучник просто вцепился самому себе в отворот рубашки. А Фролов отметил про себя, что не менее нелепым выглядело и неожиданное представление себя по имени, отчеству и фамилии в столь драматичный момент. Но поскольку Кучник уже кричал нечто похожее днем ранее, то, видимо, это был какой-то прием. Фролова, правда, больше удивило не столько повторение пафосного требования расстрелять себя, сколько трансформация Кучника из Семена Петровича в Семена Соломоновича. Тем более что в прошлый раз он не произносил фамилию. Так или иначе, но рыжий замялся, а его товарищи принялись бурно говорить друг дружке что-то на идиш.

Наконец все успокоились: Кучник – довольный результатом своего маленького перформанса, рыжий – довольный тем, что сохранил лицо, ибо его как бы насильственно удержали от того, на что он вряд ли бы решился.

Утихомирив товарища, чернобородые потребовали от пленных идти вместе с ними.

– Вот еще! – фыркнул окончательно обнаглевший Кучник.

– Гей одер их мах a лох ин коп, – насупился рыжий.

– Че он сказал? – развязно спросил Семен.

– Что сделает тебе дырку в голове, – добродушно пояснил Яша.

– Передайте этому поцу, что пусть сначала себе сделает дырку в голове. Чтобы я через нее поглядел, что у него там: мозги или пустыня, по которой уже сорок лет никто не бродил.

Витеватый юмор понравился Яше и Хаиму, но сильно не понравился рыжему, который тут же заерзал пальцем по спусковому крючку.

Конфликт пошел на новый виток, и Фролов, который искренне не понимал, зачем пререкаться с потенциальными соратниками, одернул приятеля.

– Да погоди ты, Семен.

И повернулся к бородачам:

– Куда идти-то?

– К командиру отряда, разумеется, – нещадно грассируя, сказал Хаим.

– У вас что, и командир есть?

– У всякого партизанского отряда есть командир.

– Так вы еще и партизаны?

– Что значит «еще»? – обиделся рыжий.

Но тут опять встрял Кучник, который, видимо, окончательно уверовал в собственное бессмертие и теперь хамил направо и налево.

– А то и значит. Что партизаните вы тут не пойми за какую власть. Может, вам в Палестину надо? Так это вон туда – за угол и до конца.

Тут, похоже, обиделись все. К счастью, Фролов вспомнил про «абрамовский отряд», о котором столь недружелюбно отзывались вчерашние партизаны, и решил немного разрядить обстановку, которую так упорно портил Кучник.

– А у вас, случайно, не Абрамов главный?

Бородачи, как по команде, усмехнулись.

– Абрамова нет, есть Абрам, – пояснил Яша. И добавил что-то остальным на идиш. После чего мотнул головой, показывая, что хватит лясы точить, пора двигать. Кучник недовольно хмыкнул, но на сей раз упрямиться не стал.

Троица пропустила их вперед, а рыжий быстро подобрал брошенную Кучником винтовку.

Едва они тронулись, Фролов осторожно спросил:

– Семен, а ты кто по отцу-то?

– А хрен его знает, – буркнул Кучник. – Может, кстати, и Соломонович. А может, Петрович. Папаша-то сбежал еще до моего рождения. А мама не говорила.

– А по паспорту?

– По паспорту – Яковлевич. От отчима досталось. Дурацкое какое-то отчество – ни туда, ни сюда.

Чувствовалось, он недоволен отчеством по каким-то своим прагматическим соображениям – видимо, оно плохо помогало в экстремальных условиях.

Шли не меньше получаса. По пути бородачи постоянно спорили, но понять их спор ни Фролов, ни Кучник не могли, поскольку диалог происходил на идиш. Правда, иногда мелькали русские слова и фамилия Михалюк. Фролов, обладавший неплохим слухом, уже понял, что лучше всех идишем владеет рыжий. Чернобородые периодически запинались и чаще своего рыжего товарища вставляли славянские слова. Отчего их речь приобретала совершенно безумные черты. И вообще было ощущение, что это дети, которые забавы ради общаются на выдуманной абракадабре, но чтобы общий смысл был уловим, изредка используют нормальные слова.

– Ну и язык! – прочитав мысли Фролова, хмыкнул Кучник. – Черт-те что… Смесь немецкого с нижегородским.

– А ты не говоришь на идиш? – осторожно поинтересовался Фролов.

– А с чего я должен? Я в Петербурге вырос. На русском и говорю.

Услышав за спиной очередное оживление среди бородачей, Кучник пошел на новый виток недовольства.

– Веришь, нет, Георгич, но я вот сейчас понял, с чего немцы так евреев возненавидели.

– С чего?

– Ну ты представь, что на русском кто-то будет говорить вроде «твоя моя деньга отдать за квартира». А потом этот ужас официально узаконят как отдельный язык малого народа. На нем будут писаться поэмы, рассказы, стихи всякие романтические… Ну, вроде «моя твоя увидеть, моя твоя любить, твоя моя обидеть, твоя моя забыть». И это будет считаться вершиной поэзии… А автор этого чуда… какой-нить Моисей Исраэльевич Герц будет именоваться Пушкиным национальной поэзии… Не, ну а как бы ты к такому отнесся?

Фролов растерялся.

– Даже не знаю…

– Ну, ты не знаешь, а я бы расстрелял.

– Но есть же у малороссов Шевченко, – робко возразил Фролов.