Запирал.

И говорил, что уходить нельзя. Он позволял спускаться к морю и сидел на берегу, глядя, как дракон плещется в соленой воде. А потом давал зелье, и это зелье дурманило разум.

- Вот, значит, как… - Томас прижал обе ладони к чешуе и подался вперед.

Драконий глаз был подобен зеркалу, и в этом зеркале многое можно было увидеть.

…от зелья слабели крылья.

Они всегда были не слишком сильны, и дракон долго не мог подняться в небо. Да и человек не отпускал. Он держал на цепи, а потом цепь сменилась зельем. Зелье приносило счастье, и то длилось, длилось, а когда заканчивалось, дракон плакал.

А еще он думал, что в мире один такой, и тем удивительней была та встреча.

- Я разберусь, - Томас прижался к морде, хотя продолжал осознавать, насколько это опасно. – Вот увидишь. Я не позволю, чтобы такое еще с кем-нибудь произошло.

Она была цвета моря.

Дневного.

И немного – вечернего. Летними вечерами море особенно яркое. Она устроилась на камнях и ловила рыбу. Или играла? Опускала морду и пыталась ухватить узкие спины рыб. Те ускользали, и она вскидывала голову и смеялась. Она была настолько удивительна, что в первый раз дракон не посмел показаться ей. Он был слаб. И ничтожен. Он только-только дополз до берега – на сей раз зелье забрало столько сил, что и крылья с трудом двигались. А потому, вжавшись в камень, он смотрел.

Драконы умеют плакать.

- Мне жаль, - этот человек успокаивал, и боли не становилось меньше. Напротив, она расползалась огнем, и этот огонь скоро поглотит все тело.

А ему нужно рассказать.

Кому-то.

Он рассказал своему человеку, который принес рыбу и мясо. Попытался. Но человек не услышал. Он был слишком занят и сказал, что уйдет.

Возможно, надолго.

Он накинул на шею цепь. И велел не дурить. Он всегда говорил так, покидая пещеру надолго. Порой возвращался, когда дракон почти преисполнялся уверенности, что забыт. И тогда с человеком приходило счастье.

В белых пакетах, которые человек вскрывал, высыпая содержимое в ведро с рубленным мясом.

- Здоровым становишься, - этот голос он помнил, хотя и не понимал смысла слов. Всех слов. – Скоро менять придется…

Дракон не знал, что такое менять.

И знать не хотел.

А Томас стиснул зубы, поклявшись, что не позволит больному ублюдку остаться безнаказанным. Даже если он в других делах и не завязан, одно это… Додуматься ж надо было! Скармливать дурь дракону. А потом что? Откачивать кровь? Образы были размыты, и Томас не мог бы точно сказать, как именно дурь извлекалась обратно.

Но ведь извлекалась же!

Иначе в чем смысл?

- Ты как? – Уна все же решилась подойти.

- Ты знаешь его?

Драконы все видят иначе. И людей тоже. И вот как опознать нужного, если дракону он представляется ярким желтым пятном.

- Нет.

Он не сомневался, что Уна тоже слышала. И она, дернув себя за косу, сказала:

- Драконы узнают. Надо просто поговорить с Лютым… и… мне жаль его…

Дракон заворчал.

Он не хотел, чтобы его жалели. Он не заслужил жалости. Он поступил плохо, просто… он хотел ей понравиться. И разорвал цепь. Он выползал на берег. Он пробовал крылья и даже взлетел. А она смеялась, так смеялась… она не думала, что кто-то может быть настолько неуклюжим. И этот смех ударил.

Тогда… просто ярость.

Вспышка.

Он и не понял, как дотянулся до нее, ударил, сбрасывая с камней. И получил ответный удар. А потом она улетела.

- Чтобы вернуться, - Уна погладила шею. – Она ведь вернулась к тебе, бестолочь ты этакая… и значит, ты тоже был важен. А еще она никому о тебе не рассказала. Побоялась, что Лютый просто переломает тебе хребет. И правильно боялась. Он бы переломал. Он бы понял, что с тобой неладно.

Дракон дыхнул паром.

Попытался.

Но тело скрутило, взметнулась шея, ударил по камню хвост, а из пасти выплеснулась кровь, горячая и алая.

- Тише, - Уна прижала к шее обе руки. – Сейчас пройдет. Мы расскажем другим. Они поймут. Ты не хотел ее убивать. Ты просто понял, что человек тебя обманывал, да? И ушел от него? Где поселился? Олений остров? Там заповедник, а еще это глушь неимоверное. Самое оно для дракона…

Она говорила, убаюкивая словами.

Дракон не знал названия острова. И что это заповедник. Что такое заповедник? Еще одно слово. У людей много слов, это чтобы удобнее было лгать. Он действительно не стал возвращаться.

Сперва от обиды.

Потом… потом ему было плохо. Настолько плохо, что он думал, что умрет. И лучше бы умер. Тогда бы она, его счастье, воплощение моря, осталась бы жива. Но нет, он справился.

Он обессилел.

И несколько дней питался ракушками, которыми поросли камни. Потом на берег вынесло мертвую касатку, изрядно обглоданную и уже пованивающую, но мясо было нужно.

И его хватило.

Он учился жить снова. Летать. Подниматься к самому солнцу и падать вниз. Охотиться. Притворяться тенью в поднебесье, чтобы обрушиться на добычу. И получал удовольствие от вкуса свежей крови… то мясо, что приносил человек, было другим.

По человеку он тосковал, особенно ночами, но одиночество было привычно, и разве что порой накатывало что-то такое, дурное, заставлявшее метаться в ярости, вымещая ее на камнях и море.

А потом он услышал ее голос, и понял, что готов ко встрече.

- Люди, - Уна смахнула слезы. – Это люди виноваты… он не умел жить с другими, понимаешь? И в стаю его бы не приняли. Дикарей редко принимают. Но и Сапфиру не стали бы держать… а он… или она… она отказалась уходить. Она любила свой дом.

И этого дракона, что готов был отправиться следом за той, которой больше не было.

- Спи, - велела она. – Закрывай глаза и засыпай… она поймет. Там, по ту сторону жизни… обязательно поймет… она ведь любит, а мы, женщины, когда любим, такими дурами становимся.

Однажды в маленьком тихом городке Милдред случалось пить чай вместе с очаровательной старушкой. Позже на заднем дворе ее дома нашли двадцать два тела.

Старушка не любила молодых женщин.

Нет, она не думала убивать, когда нанимала новую компаньонку, просто… со временем накатывало. Так она сказала потом, на допросе, и потребовала адвоката. Старушка была слегка безумной, но вовсе не глупой. И на суде пришлось долго убеждать присяжных, что двадцать два тела – это не случайность.

А еще она любила розы.