– Полагаю, выводы Тринтиньяна разумны. Шпиль заманивал нас, побуждая считать, что все организовано по правилам. Но больше у нас нет ни малейшего резона так думать.

Хирц кивнула:

– Отлично. Каких пакостей прикажете ждать?

– Не знаю. – Я выдавил улыбку. – Узнать можно только одним способом – двигаться дальше.

Мы оставили позади еще восемь комнат, на решение задач в каждой тратили от часа до двух.

Пару раз возникал спор по поводу того, не пора ли развернуться восвояси (заводилой выступала Хирц), но задачи, которые подкидывал Шпиль, поддавались решению, в них не было ничего экстраординарного. Так что мы продолжали путь. Комнаты в большинстве своем пустовали, однако иногда появлялись узкие, забранные решетками окна, прикрытые вдобавок панелями из материала, явно более прочного, нежели стекло или даже алмаз. Порой сквозь эти окна проглядывали сумрачные внутренние помещения Шпиля, а разочек нам удалось бросить взгляд наружу и получить представление о том, насколько высоко мы поднялись. Форкерей, отслеживавший наше передвижение по инерционному компасу и гравитометру, сказал, что, считая от первой комнаты, мы взобрались на пятнадцать метров по вертикали. Звучало не слишком внушительно: до вершины оставалось более двухсот метров. Несколько сотен комнат… Неужто и впредь каждая новая будет подсовывать задачу похлеще, чем предыдущая?

А двери явно становились все меньше.

Уже приходилось в них протискиваться. Конечно, каждый скафандр мог менять форму, но у компактности имелись свои пределы.

Нам потребовалось шестнадцать часов, чтобы достичь места, где мы сейчас находились. При такой скорости продвижения подъем до вершины займет много дней.

Впрочем, никто и не ожидал особой прыти.

– Хитро, – признала Селестина, вдоволь налюбовавшись на очередную графическую загадку. – Кажется, я догадываюсь, в чем суть, но…

– Догадываетесь или знаете наверняка? – перебил Чайлд.

– Что сказала, то и сказала. Сами попробуйте. Может, пустим кого другого вперед вместо меня?

Я накрыл перчаткой рукав скафандра Селестины и обратился к ней по выделенному каналу:

– Не заводись. Он просто нервничает, вот и все.

Она сбросила мою руку:

– Я не нуждаюсь в твоей опеке, Ричард!

– Прости. Я всего лишь…

– Забыли. – Селестина отключила меня и обратилась ко всей группе: – Думаю, эти значки обозначают тени. Смотрите.

Мы уже достаточно освоились с тем, чтобы рисовать геометрические фигуры при помощи визуализаторов наших скафандров. Эти рукотворные галлюцинации – на любой поверхности – было довольно несложно сделать доступными для всеобщего обозрения.

Селестина, лучше прочих владевшая техникой «скафандровой живописи», начертила на стене комнаты короткую горизонтальную красную линию.

– Видите? Это одномерная линия. Следите внимательно. – Она разделила линию надвое, добавила две вертикальные полоски и сотворила квадрат, повертела его туда-сюда и снова развернула в прямую линию.

– Ну, следим. И?.. – Чайлд явно не понимал.

– Можно трактовать линию как одномерную тень двухмерного объекта. В нашем случае – квадрата. Понятно?

– Думаю, мы уловили суть, – признал Тринтиньян.

Селестина восстановила квадрат, потом раздвоила его и сместила копию по диагонали вниз – две фигуры соприкасались гранями.

– Дальше. Перед нами двухмерная фигура, которая является тенью трехмерной, то есть куба. Если я стану вращать куб, она будет меняться. Видите, как она то вытягивается, то сжимается?

– Разумеется, – откликнулся Чайлд, наблюдая за вращением двух сопряженных квадратов.

Это вращение завораживало своей плавностью, и один квадрат как бы перетекал в другой в воображаемом кубе на стене.

– Ну так вот. По-моему, все эти фигуры, – Селестина указала ладонью в сторону затейливых узоров возле двери, – представляют собой двухмерные отражения четырехмерных объектов.

– Охренеть, – проронила Хирц.

– Давайте сосредоточимся, и вы все поймете, обещаю. Вот это гиперкуб, четырехмерный аналог куба. Берем обычный куб, проецируем его вовне, точно так же, как поступали с квадратом, когда творили сам куб. – Мне вдруг показалось, что Селестина, раздосадованная нашим тупоумием, готова в отчаянии всплеснуть руками. – Ладно, просто смотрите! – Она нарисовала на стене куб внутри другого, чуть больше размерами, и соединила углы обеих фигур диагональными линиями. – Вот так выглядит трехмерная тень гиперкуба. Все, что требуется, это исказить тень, убрав одно измерение – сначала до двухмерного, потом до такого… – Она ткнула пальцем в какой-то узор рядом с дверью.

– Вроде бы я сообразил, – неуверенно, с запинкой произнес Чайлд.

Я был склонен с ним согласиться, хотя не поручился бы, что понял до конца. Мы с Чайлдом в юности баловались трехмерными головоломками, но это было именно баловство – никакого интуитивного проникновения в зубодробительные математические дебри.

– Ладно, – сказал я, – допустим, перед нами тень тессеракта. Что с нею нужно сделать?

– Вот это. – Селестина показала на другую сторону двери, где присутствовала иная, совершенно, на мой взгляд, непохожая на первую, но не менее причудливая фигура. – Это тот же самый объект, только перевернутый.

– Тень способна меняться настолько радикально?

– Привыкай, Ричард.

– Ладно, – повторил я. Она явно до сих пор злилась на то, что я посмел до нее дотронуться. – А остальные?

– Здесь сплошь четырехмерные объекты, относительно простые геометрические формы. Вон четырехмерный симплекс, иначе гипертетраэдр. Вон гиперпирамида с пятью гранями-тетраэдрами… – На лице Селестины внезапно появилось странное выражение. – Забудьте. Важно то, что все соответствующие фигуры справа должны быть тенями многоугольников слева, а тени получаются элементарным вращением в пространстве измерений более высокого уровня. Но одна фигура отличается…

– Какая?

Она уставила палец в косяк:

– Эта.

– Ты уверена? – скептически справилась Хирц. – Лично у меня башка совсем не варит.

Селестина утвердительно кивнула:

– Да, я уверена абсолютно.

– Но обосновать свою уверенность вы не в состоянии?

Она пожала плечами:

– Либо видишь, либо нет.

– Ясно… Пожалуй, нам всем стоило навестить перед отлетом жонглеров образами. Что-то мне страшно до отвращения…

Селестина молча протянула руку и надавила на символ, который сама же выделила.

– Есть новости хорошие, а есть и плохие, – сообщил Форкерей, когда мы бодро, ничуть не пострадав физически, оставили позади еще десяток помещений.