– Начнем с плохих, – решила за всех Селестина.

Форкерей стал вещать, и в его голосе проскользнула, как мне почудилось, мельчайшая нотка довольства.

– Мы сможем пройти самое большее две или три комнаты. Дальше не пустят скафандры.

Он мог бы этого и не говорить. Последние три или четыре помещения, преодоленные группой, наглядно показали, что мы приближаемся к некоему пределу. Хитроумная внутренняя архитектура Шпиля словно стремилась лишить нас наших громоздких, объемистых скафандров. Через последнюю дверь мы все, кроме Хирц, которой повезло с ростом, едва протиснулись.

– Значит, пора сдаваться, – заметил я.

– Ну, не будем спешить с выводами, – изрек Форкерей, обнажая зубы в вампирьем оскале. – Я же сказал, что хорошие новости тоже имеются.

– Не томите, капитан, – попросил Чайлд.

– Помните, мы отправляли Хирц обратно, чтобы убедиться, что Шпиль нас выпустит, если мы решим сбежать?

– Конечно, – ответил Чайлд. – До самой точки старта Хирц не возвращалась, однако с дюжину комнат назад по нашей просьбе прошла и убедилась, что Шпиль явно настроен сотрудничать. Она не сомневалась, что при желании сможет благополучно достичь самого первого помещения.

– Мне кое-что не давало покоя, – продолжал Форкерей. – Когда она ушла, Шпиль открывал и закрывал двери на ее пути, обеспечивая проход. Какой в этом смысл? Почему бы просто не открыть все двери разом?

– Признаюсь, и меня это смущало, – поддержал Тринтиньян.

– В общем, я поразмыслил и решил, что должна быть какая-то веская причина.

Чайлд вздохнул:

– Какая же?

– Воздух, – объявил Форкерей.

– Вы ведь шутите, капитан?

Ультра покачал головой:

– Начинали мы с вакуума, во всяком случае, с воздуха, разреженного так же, как на поверхности Голгофы. Эта атмосфера держалась в нескольких первых помещениях. А затем стала меняться, очень медленно, почти незаметно, но мои датчики сразу зафиксировали перемену.

Чайлд скорчил гримасу:

– Жаль, что вам не пришло в голову поделиться с нами этим открытием.

– Я прикинул, что лучше подождать, пока изменения не сделаются очевидными. – Форкерей покосился на Селестину. Та никак не отреагировала.

– Он поступил правильно, – сказал Тринтиньян. – Я тоже заметил, что атмосферные условия понемногу меняются. Кроме того, капитан наверняка зафиксировал повышение температуры – в каждой последующей комнате чуть теплее, чем в предыдущей. Я экстраполировал факты и рискну выдвинуть предположение. Через два, максимум три помещения мы сможем избавиться от скафандров и дышать нормально.

– Снять скафандры? – Хирц воззрилась на доктора как на чокнутого. – Приятель, да ты сбрендил!

Чайлд упреждающе вскинул руку:

– Погодите. Доктор Тринтиньян, с чего вы взяли, что мы сможем дышать здешним воздухом?

– Судите сами, – пропел Тринтиньян своим механическим голосом. – Соотношение газов в атмосфере уверенно приближается к составу воздуха в наших дыхательных аппаратах.

– Но это же невозможно! Что-то не припомню, чтобы у нас брали образец.

Тринтиньян дернул подбородком:

– Тем не менее происходящее показывает, что образец был взят. На данный момент, кстати, состав воздуха в точности соответствует предпочтениям ультра. Поскольку команда Аргайла имела несколько иные предпочтения, дело отнюдь не в том, что у Шпиля, так сказать, хорошая память.

Я непроизвольно поежился.

Мысль о том, что Шпиль, эта огромная псевдоживая штуковина, сквозь которую мы, как крысы, пробирались тайком, каким-то образом исхитрился пролезть под армированную ткань наших скафандров и взять образцы воздуха, причем никто не заметил этого вторжения, – сама мысль о таком могуществе повергала в ужас. Он не только осознавал наше присутствие, но и сумел распознать, кто мы, к какому виду живых существ относимся.

Распознал нашу хрупкость и уязвимость.

Словно в награду за наблюдательность Форкерея следующая комната оказалась полупригодной для жизни – воздух плотнее прежнего, температура выше. Да, долго в ней было не протянуть, но тому, кто отважится снять скафандр, немедленная смерть уже не грозила.

Задача этой комнаты заставила попотеть даже Селестину. Как обычно, условия задачи излагались в рисунках по обе стороны от двери, однако на сей раз эти рисунки были соединены между собой различными символами и петлями, как если бы нам предъявили карту метро какого-то незнакомого города. Отдельные символы встречались и раньше – это были варианты математических операторов, вроде знаков сложения или вычитания, – но не в таких количествах. А задача, увы, не сводилась к числовым действиям; по мнению Селестины – я мысленно отметил, сколь неуверенно она рассуждала, – подразумевалась и топологическая трансформация в четырех измерениях.

– Пожалуйста, скажите, что вы знаете ответ, – взмолился Чайлд.

– Я… – Селестина помолчала. – Кажется, знаю. Но не уверена до конца. Дайте мне минутку подумать.

– Разумеется. Все время в вашем распоряжении.

Селестина погрузилась в размышления. Минуты шли, растягиваясь в десятки. Раз или два она явно порывалась что-то сказать, раскрывала было рот, но тут же спохватывалась, еще пару раз подходила ближе к двери – это вселяло надежду, но время шло, а блестящая интуитивная догадка, на которую все уповали, не желала рождаться. Селестина неизменно поникала и вновь принималась сосредоточенно размышлять. Так прошел час, минула большая половина второго…

А у Селестины, подумалось мне, как не было ответа, так и нет.

Мы, конечно, все полагались на нее, но что, если поиски решения займут несколько дней?..

Наконец она заговорила:

– Все, разобралась.

– Подтвердилась первая идея? – спросил Чайлд.

– Нет.

– Здорово, – протянула Хирц.

– Селестина, – позвал я, стараясь сгладить незримое напряжение, – ты можешь объяснить, почему первоначально считала иначе?

– Думаю, да. Задачка с двойным дном – очевидно правильное решение содержит мелкую помарку. Зато ответ, который с ходу отвергаешь как неправильный, в итоге становится верным.

– Понятно. Ты уверена?

– Я ни в чем не уверена, Ричард. Мне кажется, подчеркиваю – кажется, что я нашла решение.

Я кивнул:

– Пожалуй, большего никто из нас от тебя не ожидал. Как полагаешь, мы способны уловить нить твоих рассуждений?

– Не знаю. Насколько ты разбираешься в пространствах Калуцы – Клейна?[16]