– Со мной все в порядке, Чайлд. Я иду дальше.

– Ценю ваше мужество, но я считаю, что нам нужно тактическое отступление. Мы вернем вам руку, а затем вернемся сюда в легких скафандрах. Те, что на нас надеты, все равно не позволят уйти далеко, а перемещаться по Шпилю вовсе без защиты мне не хочется.

Селестина вновь подошла к двери:

– Не могу обещать, что разгадала правильно…

– Мы помним. Просто нажимайте символы последовательно, с того первого, пока Шпиль не откроет нам дорогу обратно.

Селестина послушно поднесла ладонь к значку, о котором думала до того, как обнаружила какую-то погрешность в своих вычислениях.

Как обычно, Кровавый Шпиль откликнулся не мгновенно, заставив нас взмокнуть от холодного пота. Воображение живо нарисовало очередную порцию металлических штырей… По счастью, снова карать нас никто не собирался.

Дверь открылась, приглашая пройти в следующее помещение.

Конечно, мы не переступили порог. Вместо этого развернулись и двинулись обратно, через помещения, в которых уже побывали, неуклонно спускаясь все ниже, посмеиваясь – да-да, посмеиваясь – над детской простотой первых загадок (теперь-то нам было с чем их сравнивать).

Двери открывались и закрывались, воздух становился все более разреженным, а внутри Шпиля делалось все холоднее, и сам Шпиль как будто мутировал, превращаясь из живого существа, каким он казался нам на высоте, в зловещий древний механический агрегат. Впрочем, по полу периодически прокатывалась та самая – дыхательная, что ли, – вибрация, только менее ощутимая и какая-то замедленная. Шпиль давал понять, подумалось мне, что знает о нашем присутствии и, быть может, слегка разочарован решением отступить, пускай временно.

– Да уймись ты, зараза, – пробормотал Чайлд. – Мы уходим, но непременно вернемся, понял?

– Уже с ним разговариваешь? – колко спросил я.

– Как слышишь, – огрызнулся Чайлд. – Для меня это личное.

Мы добрались до первого помещения и спрыгнули в отверстие, служившее входом в Шпиль. Осталось пройти всего ничего до стоявшего поблизости шаттла.

Снаружи было темно.

Мы провели внутри Шпиля более девятнадцати часов.

– Сойдет, – одобрил Форкерей, сгибая и разгибая новую руку.

– Сойдет? – негодующе переспросил Тринтиньян с таким видом, будто его смертельно оскорбили. – Мой дражайший друг, смею вас заверить, что это настоящий шедевр, подлинная красота, подобной которой вы не сыщете нигде, разве что мне придется повторить операцию.

Мы сидели в шаттле, который по-прежнему находился на поверхности Голгофы. Извне шаттл выглядел этаким приплюснутым цилиндром с аэродинамическими обводами; он сел на хвост и выпустил из корпуса восемь похожих на пузыри утолщений: шесть служили персональными каютами, седьмое использовалось как кают-компания, а в восьмом располагался медицинский отсек со всем оборудованием, необходимым Тринтиньяну. Как ни удивительно – по крайней мере для меня, не очень-то к такому привычного, – фабрикаторы шаттла легко произвели кибернетические устройства, заказанные доктором, и предоставили ему хирургические инструменты – сверкающие полуразумные лезвия, перемещавшиеся, казалось, почти по собственной воле. По любым меркам это были передовые достижения полевой медицины.

– Ну, я бы предпочел свою старую руку, – объяснил Форкерей, сжимая и разжимая металлические пальцы.

– Это было бы тривиально до омерзения, уж простите, – заявил Тринтиньян. – Конечно, новую руку можно вырастить и пришить за несколько часов. Если такая перспектива вас не вдохновляет, я мог бы запрограммировать вашу культю на регенерацию – ничего сложного, простейшая манипуляция стволовыми клетками. Но ради чего стараться? Вы бы потеряли эту руку снова при следующем наказании. А теперь вам суждено терять механизм. На мой взгляд, это куда менее травматично для психики.

– А вам нравится, док, верно? – спросила Хирц. – Прямо раздухарились.

– С моей стороны было бы неразумно это отрицать, – признал Тринтиньян. – Когда вас, как меня, надолго лишают возможности лечить живых пациентов, вполне естественно наслаждаться тем малым шансом попрактиковаться, который иногда подкидывает судьба.

Хирц понимающе кивнула. До недавнего знакомства она слыхом не слыхивала о Тринтиньяне, но не теряла времени даром и успела составить собственное мнение о докторе.

– Вам дай волю, так на руке вы не остановитесь, правда? Я поискала сведения о вас, док, после встречи у Чайлда. Хакнула кое-какие медицинские сведения, до сих пор не рассекреченные властями Стоунера, – страшно им такое выкладывать в публичный доступ. Вы же законченный психопат, ей-ей. Кое-что из того, что я нарыла, – картинки ваших жертв, – мне теперь заснуть не дадут.

При этом она решила остаться, подумалось мне. По всей видимости, богатство, которое посулил Чайлд, перевесило все опасения насчет нахождения на одном борту с Тринтиньяном. Интересно, а в какие именно медицинские архивы влезла Хирц? Насколько я помню, даже обнародованные сведения содержали достаточно примеров врачебного зверства, и рядом с ними бледнели любые повседневные кошмары. Кровь стынет в жилах при мысли о том, что самые гнусные преступления Тринтиньяна так и не были полностью раскрыты.

– Неужели? – спросил я вслух. – Было что-то еще хуже?

– Зависит от точки зрения, – ответил Тринтиньян. – Некоторые пациенты помогали мне оттачивать мои экспериментальные техники, скажем так, более глубоко, если вы об этом спрашиваете. Но удалось ли мне достичь тех пределов, которые звали меня и манили? Увы, нет, мне постоянно мешали.

– Зато теперь вы свободны.

Прекрасная серебряная маска повернулась. Доктор обозрел всех нас по очереди.

– Не исключено. Однако прошу принять во внимание следующее. Я могу удалить все ваши конечности хирургическим путем, максимально чисто и с минимумом осложнений. Отделенные конечности будут помещены на криогенное хранение, а вместо них я установлю протезы, и это позволит нам почти безболезненно завершить текущую миссию.

– Спасибо, доктор. – Я тоже огляделся, ища поддержки у остальных. – Но, полагаю, мы с этим повременим.

Тринтиньян картинно развел руками:

– Если передумаете, я всегда в вашем распоряжении.

Мы провели в шаттле целый день, прежде чем вернуться в Шпиль. Лично я ощущал себя смертельно усталым, но когда наконец заснул, меня начали одолевать сновидения с беготней по лабиринтам, подозрительно схожие с теми, которыми Чайлд пичкал наши головы во время перелета. Проснулся я злой на весь свет и твердо вознамерился высказать Чайлду свое недовольство.

Но меня отвлекли иные заботы.

Вдруг выяснилось, что у меня что-то не то с запястьем. Прямо под кожей обнаружился чужеродный прямоугольный предмет, темный силуэт, жесткий на ощупь. Крутя рукой туда и сюда, я невольно залюбовался непонятно откуда взявшимся подкожным «фурункулом», поражаясь его безупречной прямоугольности. Потом оглядел каюту, и на меня внезапно накатило ощущение формы всех предметов обстановки. Уж не знаю, что больше напугало – нечто чужое и чуждое под кожей или моя неестественная реакция.