Автоматчики вскочили и, подбадривая друг друга криками, пошли в атаку. Шилов передернул винтовочный затвор и выстрелил. Солдаты развернули цепь, поливая вокруг себя огнем пистолетов-пулеметов.

Преодолевая боль в раненом плече, которое Варя успела перевязать, когда он был без сознания, Шилов снова передернул затвор винтовки и выстрелил. Один из наступавших вражеских пехотинцев споткнулся и упал.

Остальные с шага перешли на бег. Раздраженно зацокали пули по корпусу бронетранспортера.

Передергивая затвор, Шилов выпустил всю обойму. Еще один автоматчик упал. Хотя подарок Эрика Краузе Курту Валленштайну валил людей, словно кабанов, Шилов прекрасно понимал, что винтовка не спасет.

Сейчас немецкие пехотинцы сделают заключительный бросок и, обозленные сопротивлением, превратят их в фарш. «Машинки смерти» — МП-40 — не предвещали ничего хорошего.

Немцы с ожесточением стремительно преодолевали оставшееся расстояние, шагов тридцать, не более. Шилов отложил винтовку, взял трость Эрика и повертел ее в руках — солидная, крепкая, достаточно длинная, с массивным набалдашником, увенчанным шишкой, она вполне могла послужить в качестве самого последнего аргумента в рукопашной схватке.

Шилов вылез из воронки и поднялся навстречу врагам с тростью в руке. Офицер увидел характерную трость и вдруг поднял вверх руку, подавая знак. Автоматчики прекратили огонь и залегли, взяв Шилова на мушку.

Непонятно, что подумал офицер. Может быть, решил, что Шилов сдается и в доказательство предъявляет трость, которая была очень похожа на трость немецкого полководца или, по крайней мере, высшего офицера.

Многие германские офицеры вытачивали себе памятные трости, не предусмотренные уставами и положениями. Откуда у русского командира трость офицера рейха — вот какой вопрос, скорее всего, сразу же появился. Естественно, что легче всего узнать ответ у первоисточника, то есть у того, кто сейчас сжимает ее в руках.

Неожиданно раздался ужасный скрежет и грянул гром. Вспыхнуло адское пламя. Весь склон высоты мгновенно погрузился в дым, пыль и огонь.

После интенсивных залпов советской реактивной артиллерии подступы к высоте двести пятьдесят два и ее восточный склон превратились в обугленную землю. Немецкие танки в панике укатили восвояси.

Немецкие автоматчики разбежались кто куда. Лишь разорванное в клочья окровавленное обмундирование офицера напоминало о недавней немецкой атаке.

Тело комбата Варя не нашла. Тело Ласки также исчезло бесследно. Вокруг серел один лишь пепел.

Шилов потерял много крови и слабел на глазах. Варя не решилась тащить его в тыл. Она так вымоталась, что сил совсем не осталось.

Единственное, что она смогла по совету Михаила, — осмотреть подбитый танк Шилова. Кто-то свой стрелял из его пушки и подбил немецкий бронетранспортер.

У подбитого танка ее ждал сюрприз. Тимофеев был жив.

Именно Тимофеев, забравшись в подбитый танк, сумел фугасным снарядом подбить бронетранспортер. Варя помогла Три Тэ добрести до воронки, черневшей в наступивших сумерках под поваленным набок бронетранспортером.

Тимофеев не только пришел в себя, он мгновенно обжился. Бывалый охотник нашел в бронетранспортере пару банок свиной тушенки и мгновенно вскрыл их своим охотничьим ножом.

Шилов поднес к днищу одной из банок синее пламя зажигалки Седова. Она в самом деле стала греть, как газовая горелка в миниатюре. Скоро всех ждал вкусный горячий полевой обед.

После того как расположились, перекусили, немного пришли в себя, Варя освежила бинты, вначале на груди Тимофеева, затем на плече Шилова.

Шилов вдруг подал Варе блокнот Седова.

— Варя, прочитай-ка вот эти записочки.

Варя в нерешительности взяла черный трофейный блокнот.

— Наверное, очень личное? Как можно такое читать?

— Перед кончиной Седов просил обязательно прочесть. Смотри, здесь совсем немного написано. Седов никогда не любил писанину.

Варя пожала плечами и принялась читать вслух.

— «Одиннадцатое июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Пишу тебе, лейтенант, пишу на всякий случай. Кто его знает, что завтра случится, а под ложечкой у меня сосет — верный признак, что все-таки что-то случится! Я всегда думал, что правильно живу. От низа вверх! Женщины, еда, спирт, чтоб голова покатилась. Что еще? Да, как же я забыл, натруженные руки слесаря шестого разряда, чтобы заработать на это, но теперь вижу — ты, лейтенант, кажется, другой. Ты во мне что-то перевернул. Я был стукачом замполита, понимаешь? Вижу твое изумленно вытянувшееся бледненькое лицо. Ах, лейтенант! Он клятвенно обещал, что командиром танка меня сделает, а потом к себе возьмет писарем, а на самом деле — личным порученцем. Вот тогда исполнится моя давняя мечта — спирт, женщины, а натруженные руки не понадобятся, потребуется одна лишь гибкость позвоночника. Чем я ему приглянулся, ума не приложу? Наверное, тем, что под юбки так заглядываю, что лежбище котиков получается на славу. Я все умею, все могу, стучать могу и пить могу, я женщин целовать могу так, что любая вдруг растает, я тот, о ком она мечтает, навстречу губы размыкает. Как-то так, в общем. Умею, видишь ли, я разговаривать с женским полом, в отличие от тебя, дурака. Прости, что правду-матку, так сказать, в глаза режу. В общем, не понял я замполита, но план его мне понравился. Очень! Однако комбат уперся, тебя поставил командиром танка, и замполит взъелся на комбата. Здесь что-то такое, очень нехорошее, пахнет не только женщинами и спиртом, пахнет предательством. Я не предатель, лейтенант, нет! Говорю тебе, как на духу. Когда замполит понял, что дальше спирта и юбок у меня дело не пойдет, он, наверное, решил как-то использовать меня для чего-то, а затем убрать. Здесь тайна какая-то, лейтенант, а какая, я не знаю. Вчера Ёлова добрая ко мне была. Призналась она мне, лейтенант, что замполит заставлял ее спирт экономить. Сэкономленный спирт она ему сдавала. Он тем спиртом и другими подачками многих в бригаде своими закадычными друзьями сделал. Корветы, монеты, пиратов приветы. Ласкал я тебя, пропадал, пропадал, твой сок пил, как шмель, но тебя я не знал. Зеленый ты еще, а замполита прижми, он фрукт с толстой кожурой. Ты живи, лейтенант, тебе жить да жить. Ты поверженный Берлин увидишь. Я знаю! А с замполитом будь осторожен. Варю я ему с иконой не сдал, потому что люблю ее совсем не так, как Ёлову…»

Воцарилось тягостное молчание. У Вари на глазах навернулись слезы.

Шилов положил свою руку на ее вздрагивающее плечо.

— Неужели замполит бригады — предатель? Поверить не могу!

— Не знаю, Миша.

Тимофеев, заинтересовавшись, подобрал фашистскую трость, которая валялась снаружи, рядом с краем воронки. Деревянное тело трости треснуло от адской температуры, которую пришлось пережить, но бронзовый набалдашник, весь в саже, тем не менее гордо светил в небо. Именно блеск набалдашника привлек внимание Тимофеева, и он выудил находку из пепла.