шума больших городов, среди замечательных, добрых людей, которые все видят, все понимают, но умеют молчать и не ждут за свою доброту и ласку никакой платы, потому что доброта и уважение к чужой беде составляют их суть.

Наверное, из всех возможных решений это было бы самым лучшим, но как же Антиповы?! Ведь они вырастили Наташку, она дочь их сына, и не может, не имеет права Татьяна причинить им боль. Значит, самой ехать к ним?.. А кто она такая? Невестка!.. Случайный в семье человек. К тому же инвалид, калека. Ни постирать, ни полы вымыть. За самой, как за ребенком малым, нужен уход и присмотр. Не скажут ничего, не попрекнут куском хлеба, в этом сомневаться не надо, а подумать — подумают: явилась, дескать, иждивенка! Зачем, кто звал?..

Никому нет дела до ее забот и мучений. У каждого хватает своих.

Солнце поднимается к полудню, лучи его пробиваются сквозь листву, и оживает на свету полянка, делается веселой, пестрой, как детский беззаботный рисунок. Когда-то в школе и в детском доме Татьяне говорили, что у нее есть способности к рисованию. Она всегда оформляла стенгазеты, раскрашивала новогодние карнавальные маски. Может быть, она и стала бы художником, но в их городке не было специальных учебных заведений, и она поступила в медицинское училище. А теперь все, все в прошлом. И голубые мечты, и розовые надежды... А само прошлое — было ли оно? Или это долгий и тяжкий сон?.. Вот взять и уйти из жизни. Легко и просто. Освободить это маленькое, микроскопическое место, которое она занимает в мире. Не станет ее, но по-прежнему будут шуметь лес, щебетать птицы, и кто-то другой придет на эту полянку, чтобы уединиться, разобраться в своих делах...

Она огляделась и со страхом подумала о том, что в общем-то без особенного сожаления могла бы расстаться с окружающей ее красотой.

И тут услышала:

— Тетя Та-аня-я!..

«Меня, что ли, зовут?..»

И снова, уже поближе:

— Тетя Та-аня-я!..

— Я здесь! — отозвалась она.

На полянку выбежали мальчишки, заговорили наперебой, мешая друг другу:

— Скорее, тетя Таня...

— Вовка Снегирев!..

— Маманя его заревелась вся...

— Постойте, мальчики! Кто-нибудь один объясните, в чем дело?

Оказалось, что ребята ходили в Горелую балку собирать вороньи яйца — ворон там видимо-невидимо, и Вовка Снегирев, двенадцатилетний сын соседей Ивана Матвеевича, подорвался на мине.

— Дядя Ваня сказал, что вы доктор, — объяснили ребята, — и послал за вами.

Татьяна не подумала, не до того, откуда ребята знают, где ее искать.

А Вовка истекал кровью, и над ним — его положили в горнице прямо на полу, застланном домоткаными чистыми половиками, — в истерике билась мать.

— Солнышко ты мое ненаглядное!.. Сыночек мой родной!.. — причитала она, а вокруг толпились женщины, шептались, качали головами.

— Товарищи, пожалуйста, разойдитесь! — потребовала Татьяна, входя в избу. — И кто-нибудь уведите мать. Иван Матвеевич, а вы останьтесь, поможет мне. — К счастью, у нее были кое-какие медикаменты, даже шприц — выпросила в госпитале, когда выписывалась. Теперь она могла оказать мальчику хотя бы самую первую помощь.

Женщины, оглядываясь, потянулись на двор. Матвеев подхватил Вовкину мать и тоже вывел. Татьяна склонилась над раненым. У него были сильно изуродованы ноги («На противопехотную нарвался», — отметила она машинально), клочьями висело живое мясо, но кости, кажется, не повреждены. Наложила жгуты, остановила кровотечение, сделала укол, промыла, перевязала раны. К этому времени подали лошадь, запряженную в председательскую бричку, и уж само собой получилось, что сопровождать Вовку в район пришлось Татьяне. А кому же еще, ведь помощь ему могла понадобиться и в дороге.

Медпункта ни в Больших Гореликах, ни в других ближайших деревнях не было вовсе.

За возницу ехал Тимофей Петров, тот самый Троха, о котором еще в госпитале рассказывал Иван Матвеевич.

— Вы поаккуратнее, пожалуйста, — попросила его Татьяна, — чтобы не растрясло мальчика.

— Постараюсь, Татьяна Васильевна. Не впервой.

Едва отъехали километра три, снова началось кровотечение. Вовка стал синеть, пульс исчезал... Спасти его могло только переливание крови, и Татьяна решилась, поблагодарив судьбу, что у нее нулевая группа. Правда, она никогда в жизни не кололась сама и вообще боялась уколов, однако выхода не было: мальчик умирал.

— Остановите! — велела она Трохе.

Он догадался, в чем дело, взглянул на нее удивленно, но промолчал. Кто знает, каких усилий стоило Татьяне это переливание, тем более в такой необычной обстановке — посреди дороги, когда не было возможности даже стерилизовать шприц или хотя бы протереть спиртом! Она выдержала, сделала все как надо, а после потеряла сознание.

Очнулась уже на подъезде к райцентру.

— Как он?.. — спросила испуганно.

— Уснул, кажись, — ответил Троха, подгоняя лошадь. — А я-то за вас перепужался...

— Господи, ему же нельзя спать, это опасно! — Она стала легонько бить Вовку по щекам. — Не спи, не спи!.. — повторяла исступленно.

Он застонал.

— Значит, будет жить! — сказал Троха. — Раз стонет, будет! Это известное дело. Люди от чего стонают? От боли. А боль только живой чувствует.

«Если с иглой не занесла инфекцию», — подумала Татьяна, а вот что с равным успехом могла занести инфекцию и себе, это не пришло ей в голову. И была одна мысль: скорей бы доехать до больницы.

Врач, принимавший Вовку в приемном покое, очень удивился, что довезли его живым.

— Кровь же Татьяна Васильевна свою ему дала, — объяснил Троха. — А так бы нет, не довезли. Плох был совсем, прямо никуда!

— Вы что же, переливание дорогой делали?!

— Другого выхода не было. — Татьяна вздохнула и почувствовала, как дрожат колени. И поташнивало.

— А группа...

— У меня нулевая. Лишь бы инфекцию не внесла. — И вдруг догадалась попросить: — Спирту бы мне немножко... Такой случай, а у меня ничего нету...

— Дадим, дадим! — сказал врач, как-то странно разглядывая ее. — Вы в Больших Гореликах живете?

— Гостюет у Матвеевых, — сказал Троха. — Фронтовичка она, с Иваном Матвеичем в госпитале находилась.

— Вы медик, что ли?

— Кончала медицинское